Не успевают отзвучать эти слова, а Юлька уже внутри квартиры. От ярости перед глазами мечутся багровые пятна. Пистолет она держит обеими руками, как американский полицейский, но ствол все равно ходит вверх-вниз.

– Дай сюда!

Такая же морщинистая, как и муж, старушка на древней кровати с «панцирной» сеткой и полированными стальными шариками по углам вскрикивает, не донеся до рта темно-коричневый кружочек. Овсяное.

– Юлечка, что вы делаете?! Сейчас же уберите оружие! Лиза! Лиза, что с тобой?! Лиза, тебе плохо?!

Печенье падает на пол и катится куда-то в угол. Старушка хватает воздух посиневшими губами, как выпрыгнувшая из аквариума рыбка, хрипит. Глаза ее закатываются. Юлька не видит всего этого. Не видит Николая Федоровича, упавшего на колени перед кроватью, заламывая руки. Бросив пистолет на круглый стол посреди комнаты, она ищет укатившееся печенье. Наконец находит, и ее торжествующий возглас сливается с другим, полным невыразимого горя:

– Боже мой, Лиза! Лизочка! Зачем? Зачееем?!

Позабыв о пистолете, Юлька выбегает прочь, пряча драгоценность в нагрудный карман куртки. Между третьим и вторым этажом она слышит сухой одиночный выстрел.

Анна приехала в город откуда-то из Молдавии. Работала в строительной бригаде маляром. Говорит, нравилось. Деньги почти все отсылала домой – маме и младшим братьям. Здесь же родила Мишку. Где его отец? Пожимает плечами – где-то. И беспечно добавляет: «Знать бы еще, кто он».

Анна и Мишка направляются к Окружному шоссе. Хотят уйти из города и попытаться вернуться домой. Или еще куда-нибудь, где нет заразы. Ведь рабочие руки везде нужны, правда? Да и Мишка уже совсем большой, скоро будет помогать. При этих словах шестилетний мальчик застенчиво улыбается, показывая дырку на месте переднего зуба.

Мишка похож на головастика. На его худеньком, словно обескровленном лице, кажется, есть только глаза. Нет – глазища в пол-лица. Такие же карие и живые, как у матери. Он с интересом крутит головой во все стороны, но, против ожидания Юльки, молчит. Удивительный ребенок. За те полчаса, пока они вместе идут по улице, не сказал ни слова. Не ноет, не задает вопросов. Знай себе топает крепкими рыжими ботинками с черно-желтыми шнурками. Ботинки явно велики мальчику минимум на пару размеров. Юлька машинально думает, что в прошлой жизни у Мишки было примерно столько же шансов получить такую обувь, сколько у них с Максом – пить коллекционный «Гленфиддик».

При мысли о Максе она ускоряет шаг. К тому же уже темнеет, а с неба опять начинает сыпать мокрый снег. Хорошо, что до дома не так уж далеко. Вон уже показался знакомый сквер. А вот и крыша церковной колокольни. Только колокол почему-то молчит, хотя ветер с каждой минутой усиливается.

Юлька почти бежит. Несмотря на большой туго набитый туристический рюкзак за плечами, Анна не отстает, а вот Мишке в его рыжих ботинках все труднее угнаться за взрослыми. Мать тянет его за руку, он спотыкается, пыхтит, но по-прежнему молча.

Наконец Анна не выдерживает и второй рукой хватает Юльку за куртку, заставив остановиться.

– Давай чуть помедленнее, а? – выдыхает она. – Что ты, как на пожар?..

Но Юльке нельзя помедленнее. Юльку ждет Макс. Кажется, что печенька в нагрудном кармане жжет тело сквозь плотную ткань куртки.

– Я спешу, – цедит она и решительно, но пока мягко высвобождает ткань из цепкой хватки настырной попутчицы. – Меня ждут. Нужно принести мужу очень важную вещь.

Она впервые говорит так о Максе – «муж».

– Тогда да, тогда конечно, – бормочет Анна и вдруг вскрикивает: – Ой, что это?! Там, смотри!

Она указывает пальцем куда-то Юльке за спину. Та оборачивается, и в этот момент Анна с размаха бьет Юльку в голову чем-то твердым, с неровными острыми краями. Наверное, камнем.

Перед глазами Юльки ослепительно вспыхивает. Она падает на асфальт, чувствуя, как под шапкой на шею и дальше, за воротник, течет горячее.