– Хочу, – чуть подумав, твердо отвечал тот.

– А где и за грех держат знание такое, – тянул время, собираясь с мыслями пожилой человек. Ведь в самом деле: уже полез на рожон и рассказал больше, чем стоило бы, так чуть не поплатился. А ляпни он теперь про попытки Владимира трон занять после смерти Донского, так и неизвестно, чем закончится все. Тут уж наверняка надо бить. И так, чтобы Владимира не обделить почестями, и так, чтобы отвадить его от попытки той неудачной.

– Не томи, расскажи, что знаешь, – снова попросил Владимир Храбрый.

– Добрая о тебе память останется, Владимир Храбрый, – взвешивая каждое слово, начал Булыцкий. – Ты в великом деле объединения Руси надолго в памяти останешься. Князь Дмитрий дело объединения земель русских начнет, а ты – опорой служить ему будешь надежной да великой. Оно племянником князя великого быть не каждому по силам. Особенно если сам велик да ладен, что хоть на царствие. Укротить гордыню свою – труд не для духом слабых, так история и запомнит тебя тем, что подмогой да поддержкой будешь до конца князю Дмитрию, да гордыню свою усмирив, отринув личное все, во имя Руси могучей жить будешь, и после кончины Дмитрия сам первый опорой княжичу молодому Василию станешь. Наставлять, советовать, поучать. Ты, как во времена былинные, воеводой великим будешь, в то время как княжич – правителем ладным да справедливым. – Владимир Андреевич чуть склонил голову в знак того, что услышал слова чужеродца, а тот продолжал:

– Князь один нужен, великий и грозный. Такой, чтобы и бояре, и князья поменьше и слово поперек сказать не смели. И не удел чтобы у него был, а все земля русская в кулаке! А то земля – что зипун латаный, – глядя в упор на Владимира, все больше и больше воодушевлялся пенсионер. – Каждый князь себе на уме, да друг другу – волк! За свой надел держится, для братьев родных камни за пазухой прячет. Не дело это, князь, да ты и сам понимаешь. Оттого и история запомнит тебя как ангела-хранителя, за единый княжеский род ратующего, да не позволяющего никому на чужое позариться. Оно ведь как, князь, будет, – присел Булыцкий на краешек скамьи, – попозже-то… Как ни век, так склока за право шапку Мономаха водрузить. И так из века в век дряхлеть линия княжеская будет, до тех пор, пока не сотрут холопы вчерашние и память о князьях великих когда-то. А потому все, что хватка ослабеет, да воли много появится зело. Она-то, воля, что палка о двух концах… – задумчиво продолжал тот. – Нет ее совсем, так и надежды нет. Оно все из-под палки делается да кое-как. Да и не свое, чего радеть-то? А как слишком много, так и тоже неладно: все дозволено да можно все. Пока порядье, так и ладно все. Как заменять начнут его да смердов воли лишать да крепостными заделают, так и начнутся беды. А потом через веков несколько объявят: и земля ваша, и воля. И баре не баре больше, а так, песье отродье, которое что клинком каленым выжигать должно, так и кровь польется реками. А потом к тому же и вернется все: что песья к конуре привязаны смерды, да гавкнуть не посмеет никто, ибо снова все в руке железной будет.

– Так как порядье заменять-то? – поразился Дмитрий. – Оно неужто лучше что может быть?

– Может, – спокойно отвечал Булыцкий, – да то лишь, если с умом сделано.

– Дак что плохого, если не от отца к сыну власть идет? – задумчиво прогудел Владимир. – Оно всяко бывает, худые наследники что, не правили, что ли? Наука княжения – мудрена. Тут тебе и ум, и воля, и сила.

– Так на то я и радею за университет, чтобы княжат да тех, с кем идти им дальше по княжению, сызмальства обучать и военному делу, и грамоте, и Законам Божьим. Оно хоть и велик князь, да одному ох как иной раз худо! Вон в княжестве Литовском так до сих пор князья меж собой дерутся. До крови, до смертоубийств. Что пауки, друг против друга сети плетут, и доплетутся ведь. Поперву силу потеряют свою княжескую да вокруг себя понабирают тех, кому до княжества и дела нет. Так, медь пустозвенящая. А там и ляхам земли свои отдадут. А как княжество потеряют, так и веру. Латиняне перемогут.

– Да быть не может такого! – воскликнул Киприан. – Это же как душу потерять! Как оно можно такое?

– А долго ли в замятнях? – вопросом на вопрос отвечал Булыцкий. – Оно когда согласия нет между князьями, так то на то и выходит!

– Ох и непростые вещи глаголешь, – задумчиво покачал головой Донской. – Да чует душа, неспроста. Намекаешь на что-то или к смуте готовишь?

– Да какая смута, князь? – устало покачал головой тот. – Да стоило мне княжество Московское спасать, чтобы смуту тут же затевать? Да ты сам подумай.

– Да не о том я, – все так же задумчиво продолжал Донской. – Ох не так ты прост, как казаться хочешь. Говоришь ежели что-то, так неспроста. Свой умысел у тебя.

– Рассуди, князь, – спокойно согласился Николай Сергеевич. – Вот расскажу все как есть. Как на духу все. Как с Тохтамышем, скажем. Поверишь или снова в поруб?

– А Бог его знает, – задумался князь. – Может, и есть правда в словах твоих. Уж водится грешок за мной: чуть не по мне, так и учудить могу чего. Ты по-своему мир видишь, а я по-своему. И разница вся между нами в том только, что мне ответ нести и перед Богом, и перед миром православным, и перед народом собственным. А что не так, так и не вспомнит никто, что рядом кто-то был да наукам поучал.

Вот что скажу я. – Он замолчал, собираясь с мыслями. – Поздно нынче. Победу славную одержали, – он прислушался к нестройному хору хмельных голосов за окнами. Люд вовсю веселился, празднуя победу. – Так вы либо роздых возьмите, либо люд порадуйте рассказами о подвигах ратных. А меня оставьте. Уморился я и отдохнуть хочу. Много мне чужеродец рассказал сегодня. Так что на раздумья время надобно бы.

– Ты, князь, не серчай, но дозволь с глазу не глаз остаться, – попросил пенсионер. – Я не уморю тебя надолго.

– Оставьте нас, – согласился князь. Все присутствующие молча поднялись и, воздав почести, покинули светлицу. – Чего тебе? – когда все вышли, устало посмотрел на Николая Сергеевича князь.

– Не обессудь, – извлек тот из аптечки склянки и в плошку с водой накапал корвалола. – Выпей. Оно тогда отпустило, да не дай Бог повторится. Да и вижу я: худо тебе до сих пор. Выпей.