В этот раз мы в начале съемки сидим в гримерке и смотрим на экране происходящее в студии. Ждем выхода. Вдруг начинает выступать Разинштейн. Папа был с ним знаком, но никогда не дружил, более того, был случай, когда по вине Разинштейна папа был вынужден платить гонорар актерам из своего кармана, так как Разинштейн кинул папу на деньги, а папа, будучи ответственным и порядочным, не мог не заплатить актерам. После этого случая папа зарекся работать и общаться с этим человеком! И вот папы нет, а Разинштейн начинает нести ложь и похабщину в адрес папы. Я не выдерживаю, сидя за кулисами, и начинаю рыдать:
– Мам, ну за что он его так? Зачем он врет? Зачем он такое говорит? Я не пойду в студию. Я не выдержу!
Ах, как был рад оператор моим слезам. Ведь в гримерке нас снимали, как они сказали, будут маленькие подсъемы, как вы смотрите на экран. И тут снова я даю им эмоции.
Меня снова захлестывает боль и обида за папу.
Я сижу и слушаю, как люди, которые и мизинца не стоили моего папы, сидят и льют грязь на покойного человека!
Мое сердце разрывается на части, возникает желание уйти, уехать.
Или высказать им всем, кто они на самом деле! И если меня обвиняли в наживе и пиаре, то простите, я боролась за честь отца! За правду, за ценности своей семьи! А они? Получали деньги и не моргнув глазом лили грязь и клевету на покойного? Наживались на чужом горе! На семье, которую они совсем не знали!
Выйдя в студию, мама четко сказала, что нам нет дела до темы родства! Сказала она так, потому что мы, как никто, знали, что все это спланировано и никакого отношения к папе не имеет. Нам важно отстоять честь любимого человека и пресечь грязь и клевету в его адрес!
Но ее слова никому были не интересны, им важнее было снять ее крупно, чтобы показать беззубый рот, снять эмоции и нервы. Выставить нас исчадием ада, которые не хотят принимать «бедного мальчика»!
В финале эфира нас ждал новый удар в спину. Белобокины из Твери.
Когда мы приехали на съемку и пришли в гримерку, звуковики, видимо, проверяли звук и забыли, что трансляция идет в гримерки и мы все слышим.
Я услышала, как закадровый голос читает письмо, якобы написанное папой некой или некому Шуре. Сначала я подумала, что речь идет о худруке Сатиры, но, вслушавшись, поняла, что письмо адресовано некой женщине.
– Я поняла! – сказала шепотом я мужу. – Они, наверное, приведут какого-нибудь деда и скажут, что это тоже папин сын. Надо их обыграть.
И мне пришла в голову идея, которая потом снова обернулась против меня.
Перед тем как вышли Белобокины, ведущий спросил меня, знаю ли я, что у меня есть еще брат?
И я специально ответила, что знаю! Я почувствовала, что Дмитриев растерялся от неожиданности. Но куда мне до их мастерства? Я-то ляпнула, а дальше получилась глупость.
– Откуда вы знаете?
– Мне говорила одна женщина-остеопат, – ничего умнее не пришло мне в голову в тот момент. – Она не экстрасенс, но видит некоторые вещи. Она сказала давно, что был сын, но он где-то в Сибири и скорее всего уже умер.
Ох, как потом я поплатилась за эти слова. Меня начали обвинять что я вру, что хожу к гадалкам, что все знаю, и так далее. Но слово не воробей, хотела как лучше, а получилось то, что получилось.
Дмитриев сказал, нет, он не в Сибире, он в Твери. И да он уже мертв, но жив его сын, якобы внук папы. И вышли Белобокины.