Эту необходимость понимали уже в Древнем Риме, где моральным оправданием агрессии занимались специальные жрецы фециалы (fetiales), требовавшие от земли противника удовлетворения «справедливых» требований Рима. Не получив ответа в течение 33 дней, фециалы бросали обагренное кровью копье (hastam) на землю врага,
Моральное оправдание агрессии строится прежде всего:
Чем объяснить эту «готовность при первом вызове снова устремиться в ту же бездну несчастий, — восклицал в 1920-х гг. Ллойд Джордж, — Единственным ответом служит бесконечная склонность человечества к самообману…»[1037]. «В этой дикой авантюре», отмечал Ллойд Джордж, они (современные жрецы фециалы — поджигатели войны) «играют на самых сильных человеческих чувствах»: «гордость, жадность, тщеславие, упрямство, злоба, национальный антагонизм, но так же и патриотизм, чувство справедливости, ненависть к злу и высокое мужество влияют на ход событий… Они играют с огнем»[1038].
Наглядное понимание сущности fetiales hastam передавало благословление, в 1095 г. папой Урбаном II, франков на крестовый поход: «Народ проклятый, чужеземный, далекий от бога, отродье, сердце и ум которого не верит в господа, напал на земли тех христиан, опустошив их мечами, грабежом и огнем, а жителей отвел к себе в плен или умертвил… церкви же божии или срыл до основания, или обратил на свое богослужение… Кому же может предстоять труд отомстить за то и исхитить из их рук награбленное, как не вам… Вас побуждают и призывают к подвигам предков величие и слава короля Карла Великого… В особенности же к вам должна взывать святая гробница спасителя и господа нашего, которою владеют нынче нечестные народы… Земля, которую вы населяете, сдавлена отовсюду морем и горными хребтами, и вследствие того она сделалась тесною при вашей многочисленности: богатствами она необильна и едва дает хлеб своим обрабатывателям. Отсюда происходит то, что вы друг друга кусаете и пожираете, ведете войны и наносите смертельные раны. Теперь же может прекратиться ваша ненависть, смолкнет вражда, стихнут войны и задремлет междоусобие. Предпримите путь ко гробу святому; исторгните ту землю у нечестного народа и подчините ее себе. Земля та… «течет медом и млеком». Иерусалим — плодоноснейший перл земли, второй рай утех…»[1039].
Чем отличалось это благословление от того, которое давал в 1922 г. экс-премьер Италии Ф. Нитти: «Большевизм нельзя должным образом оценивать по западным понятиям; это не революционное движение народа; это… религиозный фанатизм восточных православных»[1040]. С их приходом «все, что представляло собой работу прошлого, было разрушено… Производительность ее сельскохозяйственной и промышленной работы была убита коммунизмом… Коммунистический режим за короткое время причинил такой ущерб и такие страдания, каких не могла достичь ни одна система угнетения за столетия»[1041]. «В Европе не будет мира до тех пор, пока три прогрессивные страны континента, Германия, Франция и Италия, не найдут способ договориться, который сможет объединить всю их энергию в одну общую силу. Россия вынашивала идею о гегемонии в Европе… Будущее европейской цивилизации требует, чтобы Германия, Франция и Италия после стольких бедствий нашли общий путь для спасения»[1042].
«Если мы не хотим, чтобы завоеватели и побежденные падали один за другим, и общая судьба объединила тех, кто слишком долго ненавидел друг друга и продолжает ненавидеть друг друга, должно быть произнесено торжественное слово мира. Австрия, Германия, Италия, Франция — это не разные явления; это разные фазы одного и того же явления. Вся Европа развалится на куски, если не будут созданы новые условия жизни и не будет восстановлено экономическое равновесие, глубоко поколебленное войной»[1043].
Это равновесие может быть достигнуто за счет России, пояснял Нитти: «Россия была огромным хранилищем сырья; она была неизведанным сокровищем, к которому можно было идти с уверенностью, что найдешь все…», «Россия — один из величайших резервов, если не самый большой резерв в мире»[1044]. «Отняв у Германии колонии и ее возможности для экспансии за рубеж, мы теперь должны направить ее в Россию, где только она может найти выход, необходимый для ее огромного населения и долга, который она должна нести». «Простая и фундаментальная истина заключается в следующем: попасть в Москву можно только проехав через Берлин». «Польша, отделяющая Германию от России… отрезает ее от любой возможности расширения и развития на востоке»[1045].
Летом 1936 г. действующий адмирал Стерлинг, говорил уже без околичностей, открыто призывая к крестовому походу против СССР с целью «уничтожить призрак большевизма и открыть плодоносные земли России для перенаселенной и индустриально голодной Европы»[1046]. Ненависть правящих кругов европейских кругов к России, отмечал Нойман, «возбуждала сильная жажда российской пшеницы, нефти, железной руды… и большие возможности, которые открывали необъятные просторы России, для применения европейского капитала»[1047].
Россия вообще становилась вопросом жизни и смерти для наиболее промышленной развитой и лишенной колоний страны Европы — Германии, поскольку
Борьба Германии за «жизненное пространство», за рынки сырья и сбыта приобретала характер войны за выживание, указывали на кануне Первой мировой в один голос морской министр А. Тирпиц и видный пангерманист П. Рорбах: «Молодая Германская империя стремится к мировому расширению. Население возрастает ежегодно на 800–900 тыс. человек, и для этой новой массы людей должно быть найдено пропитание, или что то же работа. Для того чтобы страна могла кормить возрастающее население, одновременно должен возрастать сбыт наших товаров за границей»[1050].
Связь между промышленным производством и численностью населения определял демографический закон, новой — индустриальной эпохи. Его особенность заключается в том, что «уплотнение населения в капиталистическом производстве совершается в значительной степени за чужой счет; — пояснял в 1900-м г. видный политэкономист С. Булгаков, — если есть страны промышленные с густым населением, то должны быть и страны земледельческие, с редким населением. Плотность населения капиталистического хозяйства в известном смысле паразитарная, чужеядная»[1051].
Размеры рынков сырья и сбыта определяют другую сторону индустриального демографического закона, — они определяют эффективность использования капитала и рабочей силы. Эта эффективность должна поддерживаться на максимальном уровне, в противном случае неизбежно поражение в конкурентной борьбе, что ведет к деиндустриализации и соответственно необходимости сокращения избыточного населения. Борьба за рынки сбыта становится для промышленных стран вопросом борьбы за выживание.
Острота борьбы за внешние рынки определялась именно тем, что их потеря сжимала промышленно развитые страны в тисках, с одной стороны — перепроизводства, а с другой — перенаселения. И в наибольшей степени это касалось самой промышленно-развитой страны Европы, имеющей к тому же самые высокие темпы прироста населения — Германии.
В Европе — в Германии, на Россию смотрели как на ближайшую колонию, которая была обязана поставлять ей дешевое сырье и потреблять европейские промышленные товары. Однако с конца XIX в. в России, темпы прироста населения которой были еще выше, чем в Германии, так же началась индустриализация. О последствиях уже в 1839 г. предупреждал в своей известной книге А. де Кюстин:
Успехи индустриализации в России производили сильное впечатление на современников событий: «Если у больших европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912 и 1950 годами, как они шли между 1900 и 1912, то к середине настоящего столетия Россия, — приходил к выводу в 193 г. в своем отчете французский экономист Э. Тэри, — будет доминировать в Европе, как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении»[1053]. «Если Соединенные Штаты и Россия продержатся еще полстолетия, — подтверждал в 1913 г. британский историк Дж. Сили, — то совершенно затмят такие старые государства, как Франция и Германия, и оттеснят их на задний план. То же самое случится с Англией, если она будет считаться только европейскою державою…»[1054].
«Мы уже серьезно страдаем от недостатка колоний, чтобы соответствовать нашим требованиям», — приходил к выводу в 1912 г. в своем бестселлере «Германия и следующая война» ген. Ф. Бернарди[1055]. И в то же самое время, отмечал он, «славяне становятся огромной силой… вопрос о германском или славянском верховенстве будет вновь решен мечом»[1056]. «Наступает схватка германцев против руссо-галов за само существование, — указывал в декабре 1912 г. кайзер, — И это не сможет уладить никакая конференция, так как это вопрос не большой политики, а проблема расы…»[1057]. «В течение 2–3 лет Россия окончит свою программу вооружения, — торопил 3 июня 1914 г. начальник Генерального штаба Германии Х. Мольтке, — Тогда военный перевес наших врагов станет настолько значительным, что он (Мольтке) не знает, как тогда с ним совладать. Теперь мы еще можем с этим как-то справиться. По его мнению, не остается ничего иного, как
Переломным моментом в отношениях двух стран стал русско-германский торговый договор. Германия, выражал общие взгляды российской деловой среды ее видный представитель А. Бубликов, «начала войну в 1914 г. только потому, что именно к этому сроку Россия проявила недвусмысленное намерение отказаться в 1917 г. от возобновления кабального торгового договора с Германией… При таких условиях Германии оставалось одно из двух: или расстаться навсегда с мечтами о мировом господстве,
Гитлер совершено четко определял причины Первой мировой: «В Германии перед войной самым широким образом была распространена вера в то, что именно через торговую и колониальную политику удастся открыть Германии путь во все страны мира или даже просто завоевать весь мир…», но к 1914 г. идея «мирного экономического проникновения» потерпела поражение, и для Германии оставался только один выход — «приобрести новые земли на Востоке Европы, люди знали, что этого нельзя сделать без борьбы»[1061].
Но целей, поставленных в Первой мировой, достичь не удалось. «Война затянулась. Чем она кончится — неизвестно. Всего вероятнее — вничью, — отмечал в 1918 г. видный представитель либеральной деловой среды Бубликов, — Надо поэтому готовиться к новой войне»[1062]. «Политическая обстановка нисколько не изменилась, — подтверждал «белый» ген. Деникин, — Немцы по-прежнему ведут борьбу против русской государственности…»[1063].
«Вторая мировая выглядела, как повторная атака тех же самых позиций после неудачи первого штурма, — подтверждает В. Шамбаров, — Атака, осуществленная после получения свежих подкреплений, более тщательно продуманная и подготовленная…»[1064]. «Это война — не за трон и не за алтарь; это война за зерно и хлеб, — в очередной раз пояснял Й. Геббельс, — за обильный обеденный стол… война за сырье, за резину, за железо»[1065].