Книги
Союз Сталина. Политэкономия истории
После перевода Буллита из СССР послом в Париж, на его место был назначен Дж. Дэвис, активный сторонник советско-американского сближения. По мнению М. Литвинова, высказанном на встрече с Дэвисом, «за исключением вопроса о долгах, практически все остальные вопросы тривиальны или уже улажены к удовлетворению Соединенных Штатов»[833]. Проблема долгов к тому времени уже потеряла свою остроту. «Все деятели разных лагерей встревожены тем, что происходит сейчас в Европе, и вкривь, и вкось говорят об опасности войны и обсуждают возможную позицию США, — докладывал Трояновский в 1935 г., — Перед лицом такого положения вещей, разумеется вопрос о наших долгах и кредитах становится весьма маленьким»[834]. В 1936 г. другой советский дипломат сообщал из Вашингтона: «Вопрос о наших долгах никого в США не интересует, за исключением, быть может, официальных лиц. Объясняется это ничтожностью сумм»[835].
Тем не менее, вопрос долгов неизменно стоял первым в ряду всех претензий США к СССР вплоть до начала Второй мировой войны. И в начале 1939 г. госсекретарь Хэлл продолжал жаловаться советскому полпреду Трояновскому, что старые проблемы продолжают отягощать американо-советские отношения, первой он ставил: «нерешенный вопрос о советских долгах и наших исках»[836]. Спустя полгода в разговоре с послом Уманским Рузвельт подчеркивал, что советско-американские отношения связаны с двумя вопросами: «во-первых, снять раз и навсегда вопрос о долгах; во-вторых, предъявить доказательства американскому общественному мнению, что СССР находится на пути к демократии и поэтому его духовное развитие происходит в направлении США»[837].
Вашингтон требовал от Москвы двух взаимоисключающих вещей сразу: демократии и возврата военных долгов. Как доказали еще в 1924 г. американские эксперты Л. Пасвольский и Г. Мултон, Россия закончила Первую мировую полным финансовым банкротом, и СССР не сможет выплатить не только долгов, но даже текущих процентов по ним[838]. Одна только попытка осуществить эти выплаты неизбежно потребовала бы гораздо более радикальной мобилизации страны, чем даже во время Первой мировой.
Военные долги уже подорвали экономику Европы. Едва покрыв пятую их часть, под угрозой обрушения собственных экономик и политических систем, европейские демократии, вслед за Англией в 1932 г., отказались от дальнейших выплат. Эти военные долги, приходил к выводу Д. Кейнс, «не соответствуют человеческой природе и духу эпохи»[839]. Даже американские деловые круги «в особенности банки», по словам американского бизнесмена Купера, уже давно выступали «за самый либеральный пересмотр европейских долговых обязательств»[840].
Но и это еще не конец истории. 14 марта 1934 г. Литвинов писал полпреду в США Трояновскому: «Я теперь основательно изучил дело и пришел к заключению, что по долгу Керенского Америка, в сущности, не вправе требовать от нас ни одного цента. У нас имеются бесспорные документы, доказывающие, что… в распоряжении Бахметьева и Угета (представители бывшей России в США) имелось американских материалов на сумму в 160 млн. долл., из которых в СССР не попало абсолютно ничего»[841]. Литвинов предлагал предъявить документы Буллиту или Рузвельту «или даже одновременно здесь и там». Но, как отмечает Кремлев, их можно было и не предъявлять… документы были у Рузвельта под боком:
«Я откровенно заявляю вам, — указывал в апреле 1934 г. на заседании конгресса США, говоря о долгах Керенского, конгрессмен Мак-Фадден, — что расследование, проведенное мной и другими членами комиссии, показало, что очень мало из 187 миллионов долларов пошло в Россию. Они пошли на погашение контрактов, заключенных русским финансовым агентом в США с коммерческими предприятиями на военное снаряжение… Товары не пошли в Россию, а продавались здесь и подвергались махинациям Бахметьева и С. Угета…»[842].
И это при том, что петроградский агент «Нэшнл Сити банка», через который шли платежи по кредиту, уже на другой день после Октябрьской революции «обратился в свое правительство со срочным предупреждением о невозможности выдавать какие-либо суммы по чекам Бахметьева вследствие утраты его полномочий»[843]. Однако, несмотря на это предупреждение, «государственный департамент подтвердил полномочия Бахметьева, а контроль над его действиями приняло Государственное казначейство…», «путем обязательного визирования им чеков русского посольства в «Нэшнл Сити бэнк»»[844]. Одновременно ввоз имущества закупленного по кредиту Керенского в Советскую Россию «был запрещен американским правительством. Оно же разрешило их вывоз в распоряжение белых…»[845].
О том кому пошли товары, закупленные на кредит Керенского, свидетельствовал меморандум С. Угета[846]: «Из общей массы имущества… продано в США» на 16,5 млн. долл., «передано английскому правительству в погашении кредитов» — на 69,7 млн. долл., «отправлено белым» — на 78 млн. долл… остаток денежной наличности на счету к 1.1.1920 составил 78,7 млн. долл.[847]. Военное снаряжение, «отправленное белым» предназначалось Колчаку, Деникину, Врангелю[848]. «Я не думаю, чтобы президент или, какой бы то ни было здравомыслящий человек, — писал в этой связи М. Литвинов, — мог требовать от нас оплату материалов, отправленных Колчакам и Врангелям для борьбы с нами»[849]. Но Великая Демократия требовала…[850].
Торговая война или экспорт против импорта
Санкции, будь они экономические или иные, вещь опасная. Экономическая блокада сама по себе является уже актом войны… Идея экономической санкции является разновидностью империализма…
В 1909–1913 гг. Россия была одним из крупнейших поставщиков хлеба на мировой рынок, ее доля в среднегодовом мировом производстве четырех главных хлебов достигала 31 %, а в мировом экспорте 37 %. Кроме этого Россия вывозила на мировой рынок живой скот, птицу, мясо, масло, тысячи вагонов яиц и другие продукты сельского хозяйства, нефть, лес… Россия имела устойчивый положительный торговый баланс.
Первая мировая и интервенция привели к тому, что традиционные внешние рынки оказались для России потеряны. Так, если, в 1909–1913 гг. Россия в среднем ежегодно экспортировала 11,6 млн. т. всех хлебов, то в 1928–1929 гг. всего — по 0,2 млн. т. и лишь в 1930–1931 гг. — по 5 млн. т.[852]. Кто стал наследником этих рынков указывал на XII съезде РКП(б) Л. Троцкий: «За время войны и революции Америка на 90 % завладела нашими прежними рынками сельскохозяйственного сбыта…»[853].
Случайно ли США оказались главным инвестором иностранной интервенции в Россию? Отвечая на этот вопрос, Павлович еще в 1921 г. писал: «Представительница интересов крупных аграриев, поставщиков сельскохозяйственных продуктов на мировой рынок, демократическая партия Америки стремится изолировать советскую Россию от всего остального мира, чтобы сохранить за американскими аграриями монополию на международном рынке в области торговли продуктами земледелия»[854]. Инвестиции в «русское наследство» принесли США колоссальные выгоды[855].
Россия же оказалась вытеснена не только с продовольственного, но и с лесного, нефтяного и прочих рынков. Советский Союз так и не смог восстановить показателей внешней торговли, достигнутых царской Россией (Гр. 4).
Все попытки Советской России вернуться на международные рынки встречали жесткое противодействие. Например, едва Россия после интервенции стала восстанавливать свои позиции, как в январе 1924 г., по иску белоэмигрантов братьев Бутаньян против «Опторга» был секвестрирован советский груз в Марселе, что привело к разрыву торговых отношений между странами. Правда, спустя несколько месяцев Франция проявила инициативу в восстановлении отношений. В ответ американский госдеп, по сообщению французского посла в Вашингтоне, заявил, что он воспринял «без удовольствия тот факт, что пришел конец союзу, который существовал между его и нашей страной по поводу России, за что нам были весьма признательны»[857].
Другой пример не менее показателен — стоило начать расти советскому экспорту, как в 1927 г. в Великобритании происходит налет полиции на офис и склады советской торговой компании «Аркос»[858]. Официальная причина — подозрение в шпионаже. Эти подозрения, как отмечает С. Кремлев, напоминали откровенную провокацию — «Аркос» по тем временам был самым широким советским торговым «окном в Европу» (общий оборот — более 55 млн. ф. ст.) и невероятно, что бы большевики вдруг бросились подрубать сук, на котором сидели. Тем не менее, 27 мая 1927 г. Англия разорвала дипломатические и торговые отношения с СССР[859].
Но настоящие проблемы начались с наступлением Великой Депрессии, когда США, а вслед за ними и другие страны стали вводить протекционистские барьеры. В том же 1929 г. в СССР началась индустриализация, которая казалось, могла стать спасением, она открывала новый огромный рынок сбыта для Запада. «Англия, Франция и Германия устремили свои взоры на Россию, — отмечал в апреле 1929 г. директор американского Бюро внешней и внутренней торговли Д. Клейн, — Россия имеет большее значение для Германии, чем Южная Америка. Это же относится и к Англии. Они все с нетерпением ждут открытия русского рынка. Сейчас в России находится 100 руководителей английских коммерсантов»[860].
Проблема заключалась в том, что оплата импорта требовала валюты, что вело к необходимости увеличения экспорта.
Во Франции Эрбети уже в декабре 1929 г. пугал своего премьер-министра А. Бриана советской угрозой: «в экономическом отношении СССР готовится расшатать иностранные рынки с помощью непреодолимого демпинга, который породит безработицу и облегчит революционную пропаганду…»[864]. Отношение Франции к Советской России, продемонстрировало дело, об удовлетворении в начале 1930 г. белогвардейского иска, по результатам которого Литвинов заключал, что «в последнее время приходится делать вывод, что во Франции мы фактически поставлены вне закона»[865]. В конце 1930 г. Франция ввела ограничения на советский экспорт[866]. СССР ответил сокращением своих заказов. Франция дрогнула и летом 1931 г. отменила санкции.