При этом, как замечал советский генконсул в Сан-Франциско: «очевидно, что американский флот ставит себе ясно наступательные действия. Это особенно вскрывается последними большими ассигнованиями на флот… Даже для невооруженного военными знаниями взгляда, живя на западном берегу США, становится ясным, что в 1934–1935 гг. усилилась военно-морская подготовка. В марте 1935 г. было решено построить дополнительно несколько воздушных баз на Тихом океане. Одна из них… на острове Оаху…, недалеко от Пирл-Харбора»… «Происходящие сейчас маневры всего американского флота в Тихом океане предусматривают со всей очевидностью только одного врага — Японию»[782].

Признание Рузвельтом СССР «вызвало значительное разочарование в этой стране (США), — отмечал Трояновский, — где многие рассчитывали, что мы будем воевать с Японией, причем Америка продиктует нам условия своей помощи и, таким образом, заработает на нас и вместе с тем потреплет нашими руками Японию. Пока этого не случилось, и это приводит не только к разочарованию, но даже к раздражению»[783].

Антисоветские круги отыграются на том, что под их давлением США откажется от принятия в Тихоокеанском регионе принципов «коллективной безопасности». Настроения этих кругов отражали слова Буллита, который утверждал, что предложения Советского Союза обусловлены его стремлением к «мировой революции»: «Москва лелеяла надежды на развязывание войны между США и Японией на Дальнем Востоке, чтобы затем вступить в войну, захватить Маньчжурию и в конце войны распространить коммунизм на территории Китая»[784].

Одновременно, тот же самый Буллит переходил к открытым военным угрозам: «Если нападение Японии снова представится вероятным или если мы приступим к развитию определенного взаимопонимания с Японией, то советское правительство быстро поймет, что наши требования по долгам очень обоснованы»[785]. Сам Буллит в конце 1936 г. лелеял и подогревал надежды[786], что «Япония вторгнется в Россию… в течение шести месяцев… и захватит всю дальневосточную оконечность России»[787].

В конце 1938 г., уже после подписания Мюнхенского соглашения в Европе, медиамагнат Рой Говард снова отмечал, что «симпатии «некоторой части американского народа» были бы на стороне японцев, если бы они для своей экспансии избрали антисоветское направление…»[791]. Столкновения между советскими и японскими войсками произойдут на озере Хасан в 1938 г., а затем на Халкин Голе в 1939 г.

В разгар боев 1939 г. Англия окажет Японии моральную поддержку, признав японские захваты в Китае, а правительство США продлит аннулированный ранее торговый договор с Японией, и затем полностью восстановит его[792]. Это позволит Японии закупить грузовики для Квантунской армии[793], станки для авиазаводов и др. стратегические материалы[794].

На направлении главного удара — экономический фронт

Нас ужасают военные конфликты между государствами. Но экономическая война не менее страшна, чем вооруженное столкновение… Экономическая война — это длительная пытка. И она оставляет после себя опустошение не менее ужасное, чем обычная война…

М. Ганди[795]

Местные бои стратегического значения или Долги против Кредитов

В 1929 г. в СССР началась индустриализация, которая требовала огромных средств, и прежде всего в валюте, для закупки заводов, оборудования, технологий, привлечения иностранных специалистов. Необходимую валюту можно было взять только на внешних рынках, но, как сообщал нарком иностранных дел М. Литвинов, «Благодаря отсутствию нормальных отношений с СШ и наличию к нам претензий мы не имеем доступа к финансовому рынку, т. е. не можем выпускать наших обязательств…».

Положение СССР на американском финансовом рынке передавали донесения советских торговых представителей в США: «Единственный банк, с которым мы работаем, это «Чейз бэнк»… причем почти все так называемые кредиты были обеспечены либо нашими депозитами, либо нашими товарами. В январе 1928 г. банк согласился оперировать с 9 %[796] железнодорожными облигациями Госбанка СССР, но 2 февраля 1928 г. последовало заявление госсекретаря Келлога, что госдепартамент США возражает против финансовых соглашений, которые связаны с распространением советских облигаций в Америке или предоставлением кредитов, усиливающих советский режим…»[797].

«Одновременно госдепартамент опубликовал письмо страховой компании «Нью-Йорк лайф иншуренс К», в котором эта компания протестовала против распространения советского железнодорожного займа, так как является владельцем облигаций царского железнодорожного займа (на 20 млн. долл.), не признанного советским правительством…»[798].

СССР мог оплачивать свои покупки в США, только за счет привлечения фирменных кредитов, которые обходились в несколько раз дороже, чем банковские. Только за первый год пятилетки сумма фирменных кредитов выросла почти в три раза (Таб. 3):

Таб. 3. Американские кредиты СССР, млн. долл.[799]

«Средняя стоимость фирменного кредита, по данным Амторга, равнялась 39 % годовых, иногда доходя даже до 53 %». Амторг в этой связи запрашивал Кремль: «Мы полностью понимаем, конечно, насколько возможность фирменного кредитования важна в настоящий момент. Однако колоссальность этих цифр заставляет поставить с полной определенностью вопрос о том, каков допустимый максимальный предел стоимости кредита?»[800]

«Амторг оценивал среднегодовое количество советских векселей на черной бирже США в 1929/30 гг. 12–15 млн. долл., под 18–36 % годовых и в среднем за год — около 25 %… При этом, прибыль «Caterpillar Tractor», «Сhicago Pneumatics» по советским заказам превышает 40 %, тогда как по другим — 20–25 %». «Что же касается качества поставляемого нам оборудования и добросовестности наших поставщиков по отношению к нам, то дело и здесь, — сообщали представители Амторга, — далеко неудовлетворительно»[801].

Формальные претензии США к СССР, препятствовавшие расширению банковского кредитования, сводились к долгам царского и Временного правительств, а так же национализированной американской собственности. По акту конгресса САСШ от 24 апреля 1917 г. Временному правительству России был предоставлен кредит в размере 450 млн. долл. Фактический отпуск кредитов шел с 6 июля — по 20 ноября 1917 г. выбранная сумма кредита, составила 187 729 750 долл. Задолженность царского правительства американским банкам составляла 86 млн. долл., кроме этого американцы владели царскими государственными облигациями на 11 млн. долл. Претензии за национализированную большевиками собственность оценивались согласно книжке Оля в размере 60,5 млн. долл.[802]. Таким образом, общий пассив составлял — 345 млн. долл. Вместе с процентами за 15 лет это могло составить свыше 500 млн. долл…[803].

Контрпретензии советской стороны включали оставшиеся в Америке после Октября принадлежащие предыдущим правительствам России денежные сумы и материальное имущество в размере — 143 млн. долл., а с учетом инфляции, в период ликвидации имущества, — 161 млн. долл. (не считая реквизированных американцами флотилий Старка, Доброфлота и т. д.)…[804]. Кроме этого контрпретензии включали потери от интервенции, 25 мая 1926 г. они были определены в 1 630 млн. золотых рублей[805]. (В долларовом выражении — примерно в два раза больше, чем все претензии США).

Соединенные Штаты требовали безусловного возврата долгов, а так же компенсаций за национализированную собственность. К 1930 г. США оставались практически единственной страной, с которой Советский Союз так и не смог урегулировать вопроса о долгах прежних правительств. При этом, доля долга США в совокупных внешних обязательствах дооктябрьской России, включая национализированный иностранный капитал, составляла всего около 3 % (0,5 млрд долл.).