6. Зов плоти

С развитием нигилизма, который из революционной «патологии» превратился в обычную физиологическую черту современного индивида, концепция человека как «духовного» существа радикально изменилась.

Уже в «Так говорил Заратустра» Ницше воля сверхчеловека – в своем телесном воплощении – совпадала с «сохранением верности земле», в то время как духовные ценности разоблачались как простые «надземные надежды». А те, кто до сих пор говорят о духовной реальности в человеке, – «отравители», «презирающие жизнь, умирающие и сами себя отравившие»[23] («Так говорил Заратустра», Предисловие Заратустры, 3). «Дух» обитает в иллюзорном и лживом надземном мире, который скрывает и сублимирует земные бессознательные побуждения, управляющие нашим телом.

И здесь мы видим скрытый след мысли его современника, философа Артура Шопенгауэра. Идея Шопенгауэра заключается в том, что на дне реальности и в глубинах человеческой жизни господствует слепая сила, воля, которая не имеет цели и смысла, кроме себя самой, и в деятельности которой мы вовлечены инстинктивными реакциями нашего тела. На протяжении всей жизни мы пытаемся сдерживать и сублимировать эту силу, но неизбежно оказываемся ее бессильными жертвами. Эта воля без причины в конце концов пожирает и сам предмет воли. Таким образом инстинкт из предвкушения удовольствия становится обителью боли, так как заставляет человека страдать самым абсурдным образом – без причины.

С одной стороны, идеальное или духовное, как недостижимое небо, все больше отделяется от земли. С другой – телесное и материальное, как мир воли, все больше отождествляются с инстинктом. Но дело в том, что дух и тело тесно связаны друг с другом. И если мы теряем одно, то вскоре потеряем и другое. Впрочем, для Шопенгау эра и наследников его учения это означает, что все рациональное и разумное, ориентированное на цель, – на самом деле лишь преходящая форма чего-то деформированного, маска хаоса. Мы «являемся» нашим телом, потому что тело совпадает с волей, а воля есть «вещь в себе»: «Воля – самая сердцевина, ядро всего частного, как и целого; она проявляется в каждой слепо действующей силе природы, но она же проявляется и в обдуманной деятельности человека: великое различие между ними касается только степени проявления, но не сущности того, что проявляется»[24].

И когда Зигмунд Фрейд в рамках своей психоаналитической практики обнаруживает физиологическую и патологическую силу бессознательного, он говорит о ней как о «вытесненных» витальных побуждениях («Вытесненное является для нас примером бессознательного»[25], – пишет он в книге «Я и оно» в далеком 1923 году), как о чем-то среднем «между бегством и осуждением». Однако «Я» никак не может убежать от самого себя и своих импульсов, но может осудить эти импульсы через суждение «Сверх-Я /Идеальное Я», которое препятствует удовлетворению витальных желаний. Наше тело фактически «живет» пассивно – ниже уровня сознания – за счет безликой силы, которую в немецком языке называют нейтральным местоимением Es («Оно»). Согласно идее психоаналитика Георга Гроддека, позже принятой Фрейдом «человек одушевлен Неизвестным, чудесной силой, управляющей одновременно и его поступками, и событиями его жизни. Высказывание „я живу“ верно лишь в условном смысле, оно выражает лишь малую и поверхностную часть фундаментального принципа: „В человеке живет Оно“[26]» (Гроддек, «Книга об Оно», 1923). Все в жизни зависит от «Оно». Это мистическая и всепроникающая сила, которая может трансформироваться как в клетку мочевины, так и в раковую клетку, но благодаря своей жизненной силе может стать и восприятием, и мыслью, и волей. Это одновременно и бессознательное, и сознательное. Но, несмотря на это, заключает Гроддек: «Что же касается самого Оно, мы о нем ничего не знаем».

Примечательно, что в условиях современного нигилизма эта безликая сила, которая действует внутри тела и души человека, была переосмыслена как сила политическая, действующая извне и управляющая жизнью и смертью человека в его телесном воплощении. Именно тело человека все чаще рассматривается как реальное подспорье в решении проблемы духовного. Целая череда исследователей современного общества, начиная с Мишеля Фуко и заканчивая Джорджо Агамбеном, называли «биополитику» великим инструментом, с помощью которого любая «сила» – политическая, экономическая, церковная – контролирует человеческие жизни посредством нормализации, медикализации или стерилизации bios[27], единственного хрупкого и подвластного любому влиянию ресурса людей.

По мнению этих авторов, интересы правителей мира, а именно капиталистической власти в ее крайнем экономическо-финансовом воплощении, состоят в том, чтобы нивелировать обнаженную силу плоти. Этот процесс начался еще в эпоху раннего Нового времени, когда священники контролировали телесную жизнь человека с помощью «исповеди», и продолжился отказом принимать лишенные идентичности телесные оболочки мигрантов. Не в последнюю очередь использовали и пандемию коронавируса как предлог ввести на постоянной основе «чрезвычайное положение», типичное для тоталитарных режимов. Об этом теоретизировал Карл Шмитт[28], когда ссылался на вероятность приостановки суверенной власти действия обычных государственных законов во время социального, политического и экономического кризисов. «Одновременно с утверждением биополитики, – пишет Агамбен, – мы присутствуем при непрекращающемся сдвиге границ чрезвычайного положения и решения о голой жизни, в котором воплощался принцип суверенитета»[29]. Фактически «естественная голая жизнь при Старом порядке не была никак политически окрашена и как сотворенная жизнь, принадлежала Богу; а в Античности (по крайней мере внешне), будучи zoe, она явно отличалась от жизни политической (bios). Теперь же голая жизнь оказывается на первом плане, принадлежа к самой структуре государства и становясь земным основанием его легитимности и суверенности». Итак, «в современной биополитике суверенным правителем является тот, кто принимает решение о ценности или отрицании жизни как таковой» (Джорджо Агамбен, «Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь»).

Но что на самом деле может спасти человеческое тело, его биологическую, то есть социальную и политическую жизнь? В период становления нигилизма считалось, что для этой цели достаточно отделить телесное от духовного, которое понимали как абстрактную надстройку или моральный долг, умерщвляющий тело. Нигилисты разработали ответный ход: сведение духовного к «культурной» разработке тела, к построению антропологических, социальных и этико-политических схем. Подавление инстинкта уступило место его освобождению, что обеспечило обществу потребления огромный успех. Но это замкнутый круг, ведь чем больше тело освобождается, тем беззащитнее оно становится перед контролем со стороны технических ценностей доминирующей культуры, замаскированной под форму «духа».

Но каждый из нас по опыту «знает», что такое собственное тело. Это знание мы приобретаем не только благодаря повторяющемуся инстинктивному механизму действий и противодействий, но и потому, что все мы воспринимаем свое тело как своего рода «зов». Недавно я перенес операцию, и кое-что меня сильно поразило. В тот момент, когда тело мне не подчинялось из-за воздействия медикаментов, именно через него я ощутил воплощенное проявление моего «духа». Мое тело было не просто набором тканей, пронизанным нервами и кровеносными сосудами; это было тело, которое принимало само себя, искало себя, страдало или кричало, которое выходило за пределы простой сомы[30]. Мое тело стало обнаженной «плотью».

Осмелюсь сказать, что плоть – это наше глубочайшее духовное призвание; это наше собственное тело, живое тело (феноменология подарила нам ряд описаний от Гуссерля до Мерло-Понти и Мишеля Анри), это призыв быть самим собой – а не кем-то другим, и в то же время это обращение мира к нам, наша способность разумно воспринимать сверхчувственный смысл жизни.

Как однажды сказал художник Фрэнсис Бэкон, сумевший изобразить человеческую плоть как вопль смысла, доходящий до спазма (вспомните хотя бы одно из его «Распятий» с изображением освежеванной туши животного): «Это инстинкт, интуиция, то, что подталкивает меня рисовать человеческую плоть выходящей за границы тела, как если бы это была его собственная тень» («Беседа с Фрэнсисом Бэконом», интервью Франка Мобера 1980-х годов). Вспомните, как бы дерзко ни выглядела эта мысль, что возвестил ангел молодой женщине по имени Мария: «Дух Святой найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя» (Лк 1:35, синодальный перевод).

Странно видеть обнаженное и кричащее мясо кисти Бэкона на фоне совершенного бесстрастия «воплощенных» фигур Рафаэля. Однажды увидев их вместе, больше нельзя отделить одно от другого, потому что в божественной утонченности рафаэлевских форм вибрирует та же самая тень, что нарушает и разрушает бэконовскую форму. Та самая «тень», что превращает тело в плоть, а плоть – в болезненное воплощение духа. Где боль и слава вновь шагают рука об руку.

Потому меня так впечатлило то, что недавно написал Хулиан Каррон в своей книге со странным, но притягательным названием «Сияние в глазах. Что вырывает нас из небытия?»:

Нигилизм подобен прогрессирующему забвению того факта, что глагол стал плотью; возможно, теперь лишь плоть способна передать этот логос, для начала всецело восприняв его.

7. Благодарность за рождение