Книги
Советский Пушкин
Смерть одного есть скорбь, но она не останавливает жизни, не лишает других возможности радоваться и наслаждаться. В самой мысли о смерти видно, как Пушкин любит землю: светило дня, небес завесу, немую ночи мглу, денницы сладкий час, знакомые холмы, ручья пустынный глас, безмолвие таинственного леса. Примирение с неизбежностью смерти у Пушкина не результат аскетического отрицания прелести земной жизни или искусственного и напряженного замалчивания имени умерших. Пушкин хочет жить в памяти друзей, ему приятно сознавать, что его возлюбленная вздохнет над его гробовою урною. Мужество перед лицом смерти он находит в мысли о вечности человеческого рода, об объективной, независимой от отдельного существования ценности других людей, других поколений. Он рад молодой поросли, поднявшейся около знакомых ему трех сосен в Михайловском за время его десятилетнего отсутствия:
И в поэзии, и в житейской обыденности Пушкин смотрел на жизнь одинаково оптимистически. «Письмо твое от 19 крепко меня опечалило. Опять хандришь! – утешает и ободряет он Плетнева, потерявшего друга. – Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер, погоди – умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата, мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши – старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята, мальчики станут повесничать, а девчонки – сантиментальничать, а нам то и любо. Вздор, душа моя, не хандри – холера на-днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы». (Переписка, том II, стр. 286.)
Человек умирает, мир, природа остается. Пушкин не строит себе никаких иллюзий насчет одухотворенности природы, насчет продолжения человеческого существования в пантеистической жизни вне человеческого мира. Он знает: природа равнодушна, но она не чужда человеку. Она, по мнению поэта, среда, в которой человек живет, работает, которая оказывает на него эстетическое и моральное воздействие. В описаниях природы Пушкин дает пример высшей объективности хорошего рода, он всецело отдается ей, погружается в нее, его картины максимально точны. Они всегда общезначимы. Они не зависят от созерцающего глаза и от субъективных умонастроений певца. Но в то же время картины равнодушной природы у Пушкина не равнодушны, они всегда согреты лирическим подъемом, отношением человека, от которого она независима, но которому приходится в ней жить. Общезначимое отношение человека к природе иногда обнаруживается в лирике Пушкина открыто, как, например, в стихотворении «Приметы»:
Иногда Пушкин как бы убирает с видимого поля зрения человеческое отношение к природе. Но это человеческое отношение всегда наличествует изнутри, согревая сочувственным согласием созерцательное описание. Уж, кажется, на что стихотворение «Кавказ» только пейзаж, последовательность строф которого обозначает только последовательность описания. Но вчитайтесь в заключительные строки стихотворения, и вы увидите преображенную в объективность вида природы лирическую аналогию: и Пушкина теснили немые громады – только не скал, а николаевской действительности, и он рвался на волю, как зверь из клетки железной, – само путешествие в Эрзерум было проявлением такого порыванья, – и Пушкин метался вотще, не находя себе отрады. И очень характерно для Пушкина: внутрь убирается лирическая ассоциация, имеющая слишком личный характер. Пушкин как бы опасается нарушить объективную общезначимость отражения природы в его творчестве.
Гармоническое отношение Пушкина к природе создается признанием ее объективного, независимого от человека бытия, пониманием того, что человек относится не равнодушно к равнодушной природе, что человеческому виду и роду природа все же говорит объективным смыслом своих независимо от воли и сознания слагающихся картин.
Связанность, слитность с окружающим миром, с объективной действительностью, обнаруживавшаяся у Пушкина уже в отношении к неодушевленной природе, еще полней сказывалась в его отношении к людям. Лирика Пушкина – это исповедь поэта. Она настолько искренна и конкретна, что по ней можно писать биографию поэта, во всяком случае летопись его чувств и дум. И первая черта, бросающаяся в глаза в лирике Пушкина, – это доброжелательное отношение к людям. Даже тогда, когда поэт сам терпит гонение, ущерб, переживает страдание и тоску, он не теряет сочувственного, любовного отношения к другим. Пушкин, сам стремившийся к счастью, признавший объективную и независимую от субъективного воззрения ценность каждого человека, с открытой душой и щедрым сердцем желал счастья другим:
Доброжелательность к другим у Пушкина была следствием сознания, что человек один счастлив быть не может, что человек может быть счастлив только среди людей и вместе с другими людьми:
А ведь во времена Пушкина в сознании буржуазной Европы уже господствовала «уродливая мечта», что мир есть только субъективное восприятие созерцающего и мыслящего аппарата. Это идеалистически субъективистское воззрение было совершенно чуждо общительному гению Пушкина. Ни теоретически, ни практически Пушкин не боялся и не чуждался людей. Без возлюбленной и друга, без круга общения Пушкин не представлял себе ни счастья, ни творчества, ни самой жизни. К людям он по изначальной природе своей и по своему мировоззрению относился воистину по-братски. Известна заметка Пушкина, относящаяся к истории создания «Моцарта и Сальери»:
«В первое представление Дон Жуана, в то время, когда весь театр, полный изумленных знатоков, безмолвно упивался гармонией Моцарта – раздался свист; все обратились с изумленным негодованием, а знаменитый Салиери вышел из залы – в бешенстве, снедаемый завистью.
Салиери умер лет 8 тому назад. Некоторые немецкие журналы говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении в отравлении великого Моцарта.
Декабрьское восстание 1825 года
Завистник, который мог освистать Дон Жуана, мог отравить его творца». (Заметка о «Моцарте и Сальери».)
В последней фразе – весь Пушкин. Злое, завистливое отношение к другим людям было для Пушкина смертным грехом. Пушкин нападал лишь на гасителей разума, лишь на людей, которые искривляли естественный, по его представлению, ход жизни, или же защищался, отбиваясь от посягательств на свое достоинство и доброе имя. Другой человек самоцелей и достоин счастья, как и я сам, – это было правилом гармонического согласия и равенства с людьми, лежавшее в основе мировоззрения и поэзии Пушкина, пока строй политического и социального неравенства, обрушившись на Пушкина всеми своими уродливыми сторонами, не показал, что правило это непригодно для применения в дисгармоническом обществе.
Пушкин любил мир и людей, он умел выделять в жизни ее положительную, ее оптимистическую сторону. Это свойство пушкинского гения не было результатом маниловского отношения к жизни или, что, пожалуй, одно и то же, проявлением черт, свойственных характеру Ленского. Над Панглосом, считавшим, что все идет к лучшему в сем мире, Пушкин зло издевался. Пушкин прошел через сомнение, через отрицание, через скептицизм, через распадение. Уже в юные годы Пушкина посещал злобный гений, который
И Пушкин вложил в уста Мефистофеля слова о скуке жизни:
Однако, испытание скептицизма и отрицанья обогатило Пушкина трезвым взглядом на мир – и только. Взвесив все, он сохранил вплоть до последнего часа светлый взгляд на существование. Пушкин не разделял христианско-ханжеского взгляда на мир как на юдоль скорби и нечестия и на людей как на сосуд всяческих мерзостей. Он не впадал в необузданное и пустое субъективное отчаяние байронического толка. Он видел прозаическую сторону жизни, но от этого она не становилась ему менее милой: