Пушкин не принадлежит к числу непонятых гениев. Он был признан сразу, каждая эпоха произносила о нем свое суждение, вокруг Пушкина шли страстные и шумные споры, и тем не менее мы, социалистические правнуки великого поэта, можем сказать о нем свое слово. Неисчерпанность суждений о Пушкине объясняется не субъективным характером восприятия каждой эпохи, а другим, неизмеримо более важным обстоятельством: в творчестве поэта мы находим черты, которые могут быть восприняты в нестесненном виде, могут быть до конца объяснены только свободным человеком, очистившимся от собственнического свинства, и которые самому Пушкину принесли неисчислимое количество страданий. Это положение вплотную подводит нас к проблеме значения наследия Пушкина для современности, для социалистического человека, для коммунистического сознания.
Тема «Пушкин и коммунизм» не может быть разрешена механически, путем простой ссылки: эти вот черты пушкинского гения сродни человеку бесклассового общества, а вот эти являются целиком продуктом пережившего себя прошлого. Для того чтобы ответить на вопрос о значении Пушкина для нас, для советских людей, необходимо установить основные черты его поэтического миросозерцания и найти главнейшие противоречия, над разрешением которых тщетно бился гармонический гений Пушкина.
Есть выдающиеся люди, отличающиеся болезненной исключительностью. Их дарование, их призвание отделяют их резкой гранью от обыкновенных людей, к которым они обращаются со словом вдохновения или поучения. Другие же и в минуты обнаружения ярчайшей полноты своей творческой силы не теряют простоты и естественности обыкновенного «нормального» человека. Больше, чем кто-либо другой, Пушкин сохранял в своем творчестве норму психического здоровья и здравого человеческого смысла. Он чувствовал искренне, живо и сильно, он мыслил быстро, метко и необыкновенно реально, причем все движения его гения были подчинены чутко улавливаемому им закону меры. В радости и скорби, в любви и дружбе он никогда не впадал в ложную экзальтированность или сентиментальность – свидетельство подмены истинного чувства усилиями эмоционального воображения. В теоретических размышлениях Пушкин, опережая свое время или подчиняясь уровню своего поколения и своего класса, никогда не ударялся в исключительность субъективизма или доморощенное чудачество. Он был гений в оболочке естественности, в оболочке «обыкновенного» здорового человека. Вопреки ревнивому роптанию светской и чиновной черни Пушкин провозглашал:
Естественность, нормальность Пушкина особенно обнаруживалась в его отношении к чередованию возрастов, в его безошибочном чувстве приличествующего разным степеням человеческой зрелости. Все люди проходят смену – лет, для всех равно справедливы слова:
Пушкин представлял себе размер и силу своего дарования. Но у него не было самомнения, так свойственного посредственным величинам в искусстве. Он умел целиком погружаться в интересы минуты, отдаваться обыкновенной окружающей жизни, разгулу молодости, дружбе, любви; он бывал всецело поглощен своими житейскими успехами или неудачами. Он воспринимал, подобно изображенному им Моцарту, гениальность как одну из черт своей натуры, не выделяя ее, не кичась ею.
Способность Пушкина, этого исключительно выдающегося над окружающим уровнем человека, погружаться в роевую жизнь, жить интересами, доступными другим, обыкновенным людям, объясняется не только или даже не столько чертами его характера. Многое из особенностей взаимоотношений Пушкина с окружающей средой объясняется его миросозерцанием и историческим своеобразием его формирования.
Пушкин – дитя европейского просвещения, выросшее на русской почве. С детства он подвергался непрекращающемуся воздействию прогрессивных буржуазных идей XVIII века, но жил он в условиях самодержавно-дворянского общества, в среде которого он родился, вырос, воспитывался, нормам которого он в значительной мере подчинялся. Просвещение XVIII века сохраняло для России и начала следующего столетия всю прелесть новизны. Европейское просвещение несло с собой пробуждение чувства личности, сознание особенности «я» и противопоставления его окружающему миру; феодальный быт и нравы говорили о подчинении личности иерархии, о растворении ее в общественной целокупности, управляемой волей самодержца, освященной законами религии. Откуда уж было развиться в среде немудрящих крепостников Лариных и их соседей чувству личности, связанному с независимостью, протестом и сознанием гражданского равенства? В России индивидуализм Пушкина был новообразованием, он носил еще первоначальный характер. Ранняя ступень развития личного начала, на которой стоял Пушкин, делала его свободным от излишества более позднего индивидуализма, надутого, чванливого, гениальничающего, презирающего обыкновенных людей. В гении Пушкина очень мало общего с Байроном, хотя он и подвергался непосредственному воздействию произведений последнего, и очень много общего с Шекспиром, ранний европейский индивидуализм которого также сохраняет трезвое представление об объективной значимости внешнего мира и других людей, «…что за человек этот Шекспир? – писал Пушкин Н. Н. Раевскому. – Не могу прийти в себя! Как Байрон-трагик мелок по сравнению с ним! Байрон, который постиг всего на всего один характер (именно свой собственный)… разделил между своими героями те или другие черты своего собственного характера: одному дал свою гордость, другому— свою ненависть, третьему – свою меланхолию и т. д. и таким образом, из одного характера, полного, мрачного и энергичного, создал несколько характеров незначительных, – это уже вовсе не трагедия. Каждый человек любит, ненавидит, печалится, радуется, но каждый на свой образец, – читайте Шекспира». (Пушкин, переписка под ред. Сайтова, том I, стр. 248, перев. с франц.)
Чрезмерный индивидуализм Байрона ограничивал, он замыкал его последователей в круг собственной личности, он лишал их богатства мира, закрывал им доступ к чувствам и мыслям других людей. Шекспир, считающийся одним из родоначальников европейского буржуазного индивидуализма, понимает, что личность не заполняет собой всей вселенной, а занимает в ней только свое определенное место. Так же относился и Пушкин к проблеме личности и мира, личности и других людей. В этой связи любопытно отметить отношение Пушкина к романтизму. Для Пушкина романтизм был только переходом от условности искусственных правил классицизма к простоте и естественности реализма. Существенным в романтизме он считал формальное новаторство, разрушение канонов классицизма, введение новых жанров, свободу обращения писателя с художественными средствами для полного и правдивого выражения его замыслов. Идеалистического и субъективистского мировоззрения романтиков Пушкин не разделял. Но идеалистическая чрезмерность индивидуализма является одной из главных черт европейского романтизма, современного Пушкину. Поэтому-то Пушкин идейное движение XVIII столетия считал более высоким, чем современное ему идейное движение XIX века, эпохи Наполеона и реакции. В письме к Погодину мы находим следующее знаменательное в этом отношении суждение Пушкина: «Одно, меня задирает: хочется мне уничтожить, показать всю отвратительную подлость нынешней французской литературы. Сказать единожды вслух, что Ламартин скучнее Юнга и не имеет его глубины, Беранже не поэт, что В. Гюго не имеет жизни, т. е. истины, что романы А. Виньи хуже романов Загоскина, что их журналы – невежды, что их критики почти не лучше наших Телескопских и графских. Я в душе уверен, что XIX век в сравнении с XVIII в грязи (разумею во Франции). Проза едва-едва выкупает гадость того, что зовут они поэзией». (Переписка, том II, стр. 389.)
Пушкин отличался отсутствием эгоцентризма не только по натуре своей, по психологическому складу своего характера, но и по своим убеждениям. Байронизм Алеко из «Цыган» осужден за то, что он для себя лишь хочет воли. Это не случайное мнение Пушкина. Безнадежный эгоизм Пушкин относит к числу отрицательных качеств Онегина; индивидуализм Онегина обездушен отсутствием любви к людям, отношением к другим людям только как к орудию. Отрицательное отношение Пушкина к эгоистическому индивидуализму совершенно недвусмысленно:
Это положение может быть подтверждено анализом многих других произведений Пушкина, Осуждение счастья, достигаемого за счет, другого, входит в идейные мотивы «Русалки», «Каменного гостя».
Чрезмерный индивидуализм в своем себялюбии и эгоизме бесчеловечен. Пушкин же – необыкновенно развитая и четко определенная большая индивидуальность – всегда человечен. Когда он в скорби, ему не кажется, что погибает вселенная. Своя скорбь есть своя скорбь – и только. Она оставляет место для доброжелательного отношения к чужим радостям:
И в радости поэт не забывает о других: радостью ему всегда хочется поделиться с друзьями.
Пушкин сознает свою личность в связи с миром и другими людьми. Его личность – только момент в объективном бытии. Отсюда широта, полнокровность, наполненность личности Пушкина. Именно потому, что он рассматривает себя как звено, включенное в бесконечную цепь реальности, он может проявить жадное любопытство ко всему тому, что было, есть и будет, именно поэтому он может сочувственно, проникновенно и объективно всем интересоваться, в то время как субъективизм, идеализм, романтизм – все характеризующее более поздний индивидуализм, а в Европе характеризовавший уже и современный Пушкину индивидуализм – суживают богатство личности, ограничивают ее нищим достоянием оторванного от мира, неразделенного миром мечтания. Индивидуалист господствующих классов в XIX веке очень скоро поймет, что он может культивировать свои качества только за счет других личностей. Найдутся идеологи, которые и в практическом, и в философском смысле объявят большинство собственностью избранных и единственных. Пушкин же находится еще в золотой поре индивидуализма. Он еще не задумывается или почти не задумывается над тем, что в классовом обществе личность меньшинства развивается, подавляя личность большинства. Он радостно чувствует свое индивидуальное начало в объективном и многообразном мире; радость осознания личности увеличивается от добросовестной иллюзии, что это чувство доступно всем. Радость проснувшейся личности приобретает мажорный тон от противопоставления ее темной, косной и постной морали прошлого – морали феодально-крепостнического общества.
Эти коренные, главные черты духовного облика и характера Пушкина обеспечивали ему, казалось бы, счастливое гармоническое взаимоотношение с миром и обществом.
Пушкин не пугался вечности, смерть не ужасала его. Он не видел противоречия между конечностью человеческой жизни и бесконечностью природы. Смерть, если она приходит в конце радостной и удовлетворенной жизни, есть лишь завершающий беспробудный сон, встречаемый человеком со спокойствием все взявшего от жизни эпикурейца: