– Нет, просто выехала… Знаете, за последние два года я стала дурно думать о мужчинах. Вы заметили,
Чуковская пояснила в сноске, что «там» относится к тюремным очередям. (Она возразила, что «в тюрьме гораздо больше мужчин, чем женщин, поэтому в очередях больше женщин, чем мужчин», но Ахматова не слушала [1: 26 сн.].)
Что означает «обменять комнату», Чуковская не объясняет, полагая, что и читателю будущего будет знакома эта ситуация. В отсутствии рынка жилой площади (жилье распределялось государственными учреждениями) обмен комнат и квартир был едва ли не основным способом решения квартирного вопроса, особенно когда речь шла о разъезде членов семьи.
В случае Ахматовой была и еще одна потенциальная возможность – вмешательство Союза советских писателей, который выступал в качестве посредника между государством, пользовавшимся монополией на распределение жилой площади, и гражданином. (Некоторые советские писатели пользовались значительно большими привилегиями, однако и получение комнаты в коммунальной квартире было тогда привилегией.) Обширные примечания к запискам, помещенные в разделе «За сценой», содержат документ – обращение в 1939 году члена правления Союза писателей Александра Фадеева к Андрею Вышинскому, который, среди других должностных постов, возглавлял тогда Комиссию по назначению персональных пенсий при Совнаркоме:
В Ленинграде в исключительно тяжелых материальных и жилищных условиях живет известная поэтесса Ахматова. Вряд ли нужно говорить Вам о том, как несправедливо это по отношению к самой Ахматовой, которая, при всем несоответствии ее поэтического дарования нашему времени, тем не менее была и остается крупнейшим поэтом предреволюционного времени, и какое неблагоприятное впечатление производит это не только на старую поэтическую интеллигенцию, но и на молодежь, немало учившуюся у Ахматовой.
Ахматова до сих пор не имеет ни одного метра собственной жилплощади. Она живет в комнате бывшего своего мужа, с которым она давно разошлась. Не надо доказывать, как это для нее унизительно (1: 326).
Несмотря на то что попытки добиться особых привилегий для Ахматовой были сделаны на самом высоком уровне правительственной бюрократии (напомним, что в другой должности Вышинский сыграл значительную роль в терроре), тогда, в 1939 году, эти заявления не имели успеха.
Не видя никаких других возможностей, Чуковская предложила Ахматовой поселиться с ней, то есть стать ее соседкой по коммунальной квартире. Положение Чуковской было сложным. После ареста мужа одна из двух комнат в их отдельной квартире (отдельная квартира была редкой, но не невозможной) была передана офицеру НКВД, и квартира стала коммунальной (1: 44). (Вознаграждение сотрудников НКВД или доносчиков-добровольцев жилой площадью, ранее принадлежавшей арестованному, было обычной практикой; именно это имела в виду Надежда Мандельштам, когда писала в мемуарах, что «за жилплощадь совершалось столько преступлений».) К концу 1940 года эту комнату уже занимал обыкновенный сосед, с которым, по мысли Чуковской, Ахматова могла бы поменяться комнатами:
Я спросила ее, решилась ли она переехать ко мне.
– Нет. Николай Николаевич сейчас очень определенно напомнил мне мое обещание не передавать комнату людям, ему неизвестным (1: 216).
Более того, оказалось, что Ахматова и Чуковская по-разному понимали – или ощущали – ситуацию.
Я заговорила о квартире. Я так хочу ей человеческого жилья! Без этих шагов и пластинок за стеной, без ежеминутных унижений! Но она, оказывается, совсем по-другому чувствует: она хочет остаться здесь, с тем чтобы Смирновы переехали в новую комнату, а ей отдали бы свою. Хочет жить тут же, но в двух комнатах.
– Право же, известная коммунальная квартира лучше неизвестной. Я тут привыкла. И потом: когда вернется Лева – ему будет комната. Ведь вернется же он когда-нибудь (1: 66).
Разговор затем перешел на детей Смирновых. Ахматова была особенно привязана к маленькому Вове. Полуторагодовалый Вова научился стучать в ее дверь, и он придумал забавное имя для нее: «„Кани“. Понимаете? Направление, куда: „К Ане“» (1: 66). Ахматова и Чуковская разговаривали, как обычно, за чаем – но на этот раз они пили горячую воду, чая у Ахматовой не было уже недели три.
Отношения Ахматовой к Смирновым было сложным. Чуковская приводит противоречивые свидетельства. Она много пишет о любви Ахматовой к детям, особенно младшему Вове (Ахматова называла его Шакаликом.) Ахматова не только старалась приучить его к книгам, но и меняла ему мокрое белье. Чуковская немало писала – в классовых терминах – о поведении матери детей, Татьяны Смирновой, ее грубости и бесцеремонности. «Вошла в комнату – не постучав – Таня, принесла <…> Шакалика. <…> Анна Андреевна, подержите его, – сказала Таня. – Я с утра не жрамши» (1: 91). «Вошла Таня и со свойственной прямой грубостью языка стала рассказывать нам о болезни <пунинской> домашней работницы» (1: 166). (Это желудочно-кишечное заболевание угрожало здоровью Ахматовой, которая пользовалась тем же туалетом и кухней.) Особенно мучили Ахматову Танины крики, когда она наказывала и била старшего мальчика Валю (1: 203). Однако в другой раз Чуковская записала: «Таня, которая собиралась менять свою комнату, остается; Анна Андреевна рада, что не увозят детей» (1: 216).
Но это было не все. Однажды, в июне 1940 года, Ахматова вызвала Чуковскую к себе («Приходите ко мне скорее»). Чуковская описывает, как плохо выглядела Ахматова, объясняя это не болезнью, а ситуацией в квартире:
Часа в два я выбралась к ней. Выглядит она очень плохо, глаза усталые, лицо осунувшееся и словно потерявшее четкость очертаний.
– Что с вами? Вы хворали эти дни?
– Нет.
И рассказала мне свою очередную достоевщину, в самом деле и страшную, и нудную. Хорошенький клубочек – эти дети, которых она нянчит, и этот Двор Чудес (1: 134–135).