– Хорошо, – говорит Лиам, улыбаясь своей дурацкой глупой улыбкой. – Если хотите, я могу рвать для вас маргаритки.
– Да! – взвизгивает Анук, как будто Лиам только что продемонстрировал какой-то поразительный фокус. – Спасибо, что хочешь
Лиам тут же приободряется. К его щекам приливает кровь, а глаза загораются, становятся более осмысленными – так случается со всеми, кто попадает в орбиту Анук.
Я поворачиваюсь к ней.
– Надо говорить «
Она растерянно смотрит на меня.
– Что?
Я подаюсь вперед, так что мое лицо почти касается ее лица.
– Ты сказала «помощь» вместо «помочь». Если ты собираешься жить в нашей стране, тебе надо научиться правильно говорить на нашем языке. ПОМОЧЬ…
Ее длинные ресницы трепещут.
–
Меня чрезвычайно раздражает, что Лиам ошивается рядом, пока мы пытаемся побить мировой рекорд. Он так и не стер с лица пятна арахисового масла и, срывая маргаритки, он то и дело причмокивает, прижимая язык к передним зубам. Мне даже не стоит этому удивляться – Лиам так туп, что даже не может читать книгу и не шевелить при этом губами, произнося про себя слова. Но Анук это, похоже, ничуть не беспокоит. Если бы я не знала, что это не так, я сказала бы, что Анук и впрямь
Беда в том, что ее жизнь всегда была слишком легкой – она не знает вообще ничего, что находилось бы за пределами пузыря, внутри которого находятся ее большой дом, уроки фортепиано и нелепая коллекция фарфоровых фигурок животных из сказок Беатрис Поттер[10]. Если бы только я могла заставить ее понять, что нет смысла в том, чтобы быть милой со всеми подряд. Мне ясно, что придется поработать, чтобы она это усвоила, но для этого у нас еще будет куча времени потом.
Обычно обеденный перерыв пролетает слишком быстро, но сегодня я рада, когда буфетчица начинает звонить в колокольчик, чтобы позвать нас обратно в здание школы, потому что это означает, что мы наконец-то сможем отделаться от Лиама. Я вскакиваю на ноги и подхожу к нашей гирлянде из маргариток, чтобы поднять ее (по-моему, она еще недостаточно длинна, так что нам с Анук придется закончить работу над нею завтра). Но, когда я подбираю ее, в моих руках оказывается только половина гирлянды, а вторая половина остается на месте, потому что на конце ее стоит нога Лиама в его идиотском грубом ботинке.
Все мое тело, словно электрический разряд, пронизывает острейший приступ ярости, почти лишив меня возможности дышать. У меня такое чувство, будто в мое горло, в самый его низ между ключицами, впечатался и давит на него чей-то кулак.
– Смотри, что ты наделал, тупоумный идиот! – кричу я на Лиама. – Ты разорвал нашу гирлянду из маргариток, теперь нам никогда не удастся побить мировой рекорд!
– Ничего страшного, мы можем просто соединить две половинки, – говорит Анук, но из-за рева крови в моих ушах ее голос звучит приглушенно, словно она говорит где-то далеко-далеко, так что я просто не обращаю на нее внимания.
– Вставай! – кричу я. – Вставай, чертово ты чмо!
Лиам не двигается с места, и тогда я хватаю за предплечье одну его костлявую, белую пархатую руку. Он упирается ногами в землю и пытается вырваться, но для девочки я довольно сильна и не отпускаю его руки. Вместо этого я заламываю руку ему за спину и через несколько секунд слышу хруст.
Начинается небольшой тарарам. К Лиаму подбегает одна из буфетчиц и белеет, как привидение, при виде его бессильно болтающейся руки. Повернувшись, она кричит другой буфетчице, чтобы та вызвала «Скорую помощь». Тут, словно из ниоткуда, рядом возникает мисс Пикеринг и велит нам с Анук идти вместе с ней в класс. Пока мы идем через спортивную площадку, я не говорю Анук ни слова, но бросаю на нее взгляд, ясно говорящий: