Как оказалось, парни не куковали на месте, а также рыскали по округе, высматривая расположения немецких частей, где танки стоят, где бензовозы, где ремонтники, где пушки и так далее. Правда, близко не подходили, опасаясь быть замеченными, поэтому точности в подсчете количества техники было мало, но в любом случае, знание мест дислокации и ориентировочное количество противника, определенное словом «много» — это уже полезные сведения для нашей авиации, например, для ночной бомбардировки.

Мы издалека проследили за группой мужчин, которые дойдя до центра города, переговорили с остановившими их у «ежей» часовыми, и пошли дальше, направляясь к зданию комендатуры.

— Убью, гниду, какая же он сволочь, продался фашистам, гад! — растирая рукавом слезы по лицу, шептал Николай, так звали комсомольца.

Что делать, рушились его идеалы о том, что старший товарищ, которого считали настоящим коммунистом, оказался предателем. Не знаю, что его сподвигло на это предательство: деньги, более спокойная и сытая жизнь или обида на советскую власть. Но этого я не узнал и в будущем.

Мы выдвинулись к месту обитания Николая и нескольких подпольщиков. Спустившись в довольно большое подполье в одном из частных домов с восточной стороны города, я встретил там и знакомого мне секретаря горкома Мыларщикова. Поздоровавшись с подпольщиками за руку, мы обсудили сложившуюся ситуацию. Я подбодрил мужиков своей горячей речью о том, еще до нового года Красная армия должна дать бой под Москвой и разбить немцев, и, что им надо продержаться месяца полтора.

Мыларщиков рассказал о том, что говорят местные жители. Жители видели, что во двор бывшей швейной фабрики были загнаны десятка три грузовиков — бензовозов, в здании горкома сейчас расположился штаб дивизии — очень много офицеров и легковых автомашин курсируют по площади, во втором заминированном здании тоже находится штаб какой-то части, еще комендатура там же в центре, но она, к сожалению, не заминирована. Однако, к этим зданиям не подойдешь — посты стоят на всех прилегающих улицах и местных не пускают туда.

— Ну, что же, товарищи, — подвел я итог, — сейчас мы уходим на базу, а завтра будем выдвигаться на позиции для проведения запланированного подрыва этих объектов.

С Лосевым мы ушли к нашим товарищам. Двигаясь ночными улицами Волоколамска, в одном из дворов услышали немецкую речь. Точно, многие немецкие офицеры квартируют в домах жителей.

Подсмотрев в щели забора, было видно, что вышедший во двор немец курил сигарету, периодически что-то высказывая вслух.

Переглянувшись, мы вошли через калитку соседнего двора и, пробравшись через двор в его заднюю часть, аккуратно перемахнули через невысокий забор, попав во двор, где курил немец. Неожиданно появившись за немцем, Лосев резко ударил его по шее ребром ладони.

— Ты его не убил случаем?

— Не должен был, вроде не сильно ударил.

Я приложил палец к вене, пульс прощупывался. Заглянув в окно, увидели сидящую на полу плачущую женщину, гладящую кого-то руками. Тихо зашли в сени, потом в комнату, но скрипнула половица и женщина испуганно обернулась.

— Тихо, — сказал я, — вы одна?

— Нет, во дворе фашист курит.

— Уже не курит, — хмыкнул Лосев, держа нокаутированного немца за шею.

— Что случилось, — спросил я, разглядев, что женщина держит на коленях мальчика.

— Фриц пришел к нам в комнату, потащил меня сюда, а Петенька, сынок мой, подбежал и стал кричать, чтобы он меня отпустил. Немец и ударил его кулаком по лицу, а Пете 8 лет всего, упал вот и не шевелится, — снова заплакала женщина.

Я пощупал пульс, открыл веко ребенка, направив свет фонарика в глаза мальчику, посмотрел на зрачки.

— Пульс слышен, зрачки реагируют на свет, это нокаут, должен отойти от удара.