— Ты ошибаешься. Как ошибался Катилина. Не сенат — народ. За народом последнее слово.
— Ты наивен, мой друг. Вот уж не думал, что ты так наивен.
— Это не наивность. Я смотрю на вещи по-другому. Если ты поможешь мне, Цезарь, я отниму власть у сената.
— И кому отдашь? Народу? — В голосе Цезаря послышалось презрение. — Того народа, который создал нашу Республику, давным-давно уже нет. Кости тех квиритов сгнили на дне Тразименского озера и на поле Канн. Теперь в старинном гнезде Республики живут жадные торговцы и потомки продажных вольноотпущенников. Ганнибал проиграл, но он перерезал нам жилы. Ни один народ не может понести такие страшные потери и не надорваться.
— Не имеет значения, кого мы теперь называем квиритами. Я отдам власть тем, кто поддержит нас с тобой.
— Каким образом?
— Это моя тайна. Но я тебе обещаю: новый Рим обретет новую силу.
Цезарь несколько мгновений молчал.
— Ну что ж, друг мой Клодий, пойдем ко мне домой и сообщим Статилию, что через несколько часов его задушат.
IV
Они направились к дому Цезаря — не в регию, где Цезарь жил как великий понтифик, а к личному дому Цезаря, в Субуру. Вместе с охраной во внутренних комнатах этого большого дома новоизбранный претор по приказу консула Цицерона держал Луция Статилия, одного из пятерых, схваченных рано утром в третий день до Нон декабря.
Дом был довольно большой с просторным перистилем, правда, сильно обветшалый.
— Статилий спит, — доложил охранник, когда они вошли в атрий.
— Разбуди его. — Цезарь опустился на мраморную скамью, будто ноги его не держали.
Арестант вышел в атрий, разморенный сном, с красной полосой на щеке от неудобной подушки. Молодой человек с немного детским, растерянным лицом.
— Смерть? — спросил он Цезаря. — Смерть? — повернулся к Клодию.
— Сейчас придут, — сказал Цезарь. — То есть, может, и не сейчас — они заберут вас пятерых из разных домов, а потом отведут в Мамертинскую тюрьму.
— Надо было, в самом деле, сжечь это осиное гнездо! — процедил Статилий сквозь зубы.
Два раба принесли темную траурную тогу и принялись обряжать приговоренного.
— Ну и подлец этот Цицерон! — выкрикнул Статилий. Потом сдернул с пальца всаднический перстень и отдал Цезарю. — Оставь себе.