Дома на Палатине в тот год стоили безумно дорого. Цицерону казалось, что после этой покупки все его осуждают и все завидуют — одновременно.

Привратник, похожий на большого лохматого пса, открыл перед гостями дверь. Атрий украшали четыре колонны, по краю отверстия в потолке шел узорный фриз. На зиму отверстие затянули тентом, и потому в атрии было темновато. Но даже в полумраке сиял золотом шлем статуи Минервы.

Едва гости явились, как в атрий вышла Теренция. За ее спиной маячила служанка с трехлетним Марком на руках. Малыш был занят: он пыхтел от старания, пытаясь сорвать с шеи золотой амулет.

— Рано что-то вы пожаловали, доблестные мужи, — проговорила матрона с издевкой в голосе. — Обед у нас подают только после захода солнца — у мужа плохой желудок, и он заботится о своем здоровье, в отличие от беззаботных гуляк, которые готовы набивать брюхо с утра жирными колбасами и ветчиной.

— Нет, нет, ни кусочка ветчины! — запротестовал Клодий. — Я с клиентами ел лишь вчерашний хлеб да пил воду из Теплого акведука. И потом, я тоже очень беспокоюсь о желудке и не возьму в вашем доме в рот ни крошки. Но мои спутники не прочь чего-нибудь перехватить. Как насчет вина и лепешек с сыром? По-моему, с кухни тянет именно сырными лепешками.

— Я же сказала: у нас утром не готовят. А сырный пирог подают на десерт. Никто не начинает обед с десерта.

— Так пусть хоть дадут яиц, испеченных в золе!

Теренция не ответила и удалилась, всем своим видом показывая, что ни лепешек, ни вина, ни яиц гости не дождутся. Не то чтобы гости были голодны, но беседа всегда приятна, если хозяин велит принести кувшин хорошего вина — хиосского или фалерна.

— Врет, причем бессовестно, — подвел итог проигранной дискуссии клиент Гай. — Вот поэтому я и не женюсь — чтобы на своей собственной кухне не красть хлеб с сыром.

— Ну да, пока ты воруешь на чужих.

Клодий и его спутники миновали атрий и, отдернув занавеску, ввалились в таблин. Марк Туллий отложил папирусный свиток и приподнялся на ложе, опершись локтем на подушку. Консуляр[55] изрядно располнел за последний год, наметился второй подбородок, и вокруг рта появились мясистые складки. Впрочем, эта дородность ему шла, скрадывала провинциальную суетливость. Красивая голова Цицерона чем-то напоминала львиную морду, что украшала бронзовый подлокотник. Секретарь Тирон расположился на низкой скамеечке и записывал на вощеных дощечках замечания хозяина. Бронзовое стило в его пальцах так и летало.

— А, Публий, друг мой, что же так редко заходишь? — радушно встретил гостя Цицерон. — Я как раз редактирую мои речи против Катилины для издания. Не только сенаторы, что были в тот день на заседании в храме Согласия, а весь Рим должен узнать, что именно я своим мужеством и бдительностью спас Республику от преступников. Мне приходилось надевать панцирь под тогу, ибо жизни моей угрожала нешуточная опасность.

Нетрудно было разгадать замысел консуляра: едва опасность миновала и пугающие слухи улеглись, как зазвучали голоса, осуждающие казнь сторонников Катилины. Так что Марк Туллий спешил оправдаться.

— Тебе и сейчас угрожает опасность. — Клодий уселся в плетеное кресло, его спутники — на бронзовую скамью для двоих. — В такие дни особенно ценится помощь друзей.

— Ах, Публий, Публий! Настоящих друзей у меня слишком мало. Разве что ты, да еще Помпоний. Остальные лишь притворяются друзьями и не ценят оказанные благодеяния. А ведь я спас их всех, с их имуществом, женами, детьми. И что же, от многих я слышу доброе слово? Приходится самому заботиться о славе. Помпея в те памятные дни не было в Риме, но он непременно должен узнать о моем мужестве при подавлении заговора. Я намерен выступить в присутствии Помпея с речью о моем консульстве.

— Зачем? — Клодий удивленно приподнял бровь.

Вопрос обескуражил Цицерона. Уж не насмешничает ли Публий Клодий? Цицерон глянул на молодого человека с подозрением. Тот был совершенно серьезен. Разве что глаза… Но по глазам Клодия ничего не понять — в них всегда дерзкий вызов и затаенная насмешка. Даже какого цвета они — не разберешь, то ли светлые, то ли темные. Глаза мудреца и подлеца одновременно.

— Помпей Магн больше солдат, нежели политик, но его мнение ценится высоко в Риме, — заметил Цицерон.

— Марк, да ты трусишь! — рассмеялся Клодий. — Что с тобой?

— Я чувствую себя таким одиноким, — признался консуляр. — Вокруг столько злобы. Знаешь, какой день самый счастливый в моей жизни? Да-да, тот декабрьский день, когда я подавил заговор. Рим на мгновение стал единым, как всегда в час опасности. Но тот час миновал, и вновь все смотрят друг на друга волками, думают лишь о деньгах и подличают, подличают…