Сенатор обернулся к Клодию. Лицо его было и жалкое, и страшное.
— Отеческой властью его караю! — И, пригнувшись куда больше, чем требовала вышина двери, шагнул в дом.
Клодий кинулся следом, но дверь перед его носом захлопнули, он грохнул два или три раза кулаком по дубовой доске, но толку от этого не было никакого.
— И вправду, у нашей Республики голова совершенно гнилая, — пробормотал он. — Ее надо заменить. Но только не головой Катилины.
III
Когда Клодий вышел на форум, площадь была уже запружена народом. Вокруг храма Согласия блестели начищенные шлемы охраны. В толпе оживленно обсуждали последние события. Рассказывали о волнениях в маленьких городках, о том, что повсюду собирают оружие и вот-вот начнется восстание по всей Италии, а в Дальней Галлии уже якобы полыхает война.
— Это все из-за тех писем, что дали послам! — рассказывал дородный пожилой мужчина. — Галлы вновь явятся и сожгут наш Город! И в этот раз ничто не уцелеет, ни храм Юпитера, ни крепость на Капитолии.
Его слушали с ужасом, раскрыв рты, и верили каждому слову. Кое-кто даже суеверно косился на храм Юпитера, недавно сгоревший и вновь отстроенный Суллой. Мраморные колонны для нового храма диктатор привез из Греции.
— Надо казнить всех заговорщиков! У консулов чрезвычайные полномочия. Пусть Цицерон прикажет задушить негодяев! — поддержал старика парень лит тридцати, по виду и манерам — провинциал, недавно переселившийся в Город.
— Всем известны их имена! Сколько их?
— Четверо. Нашли четыре письма.
— Нет, предателей пятеро. Пятое письмо эти дурни галлы потеряли. Но всех заговорщиков все равно схватили, — заявил всезнающий старик.
— Не пятеро, гораздо больше! Цезарь тоже с ними! И Красс!
— Вранье! Все письма поддельные. Нельзя казнить римских граждан! — возразил молодой щеголь с холеной бородкой, точь-в-точь такую носил Катилина.
— Нет, не вранье! Катилина позвал на помощь галлов! О, бессмертные боги, они сожгут Рим! — Старик протянул руки к Капитолию. — Позвать галлов! Все равно, что позвать чуму! Правильно, что сенаторы объявили заговорщиков врагами народа.
«Позавчера Цезарю пришлось несладко», — мысленно усмехнулся Клодий.
В третий день до декабрьских Нон[44] Клодий охранял храм Согласия во время заседания сената. Привели послов аллоброгов, галлы выложили таблички с письмами заговорщиков. Имена громко зачитали и тут же на заседание вызвали всех четверых. Заговорщики отпирались поначалу, но подлинность печатей на письмах опровергнуть не смогли. Одного из них, претора Корнелия Суру, вывели из храма Согласия, мальчишке-рабу велели принести из дома темную траурную тогу и здесь же, на ступенях храма, с Корнелия сорвали тогу претора и обрядили в темные одежды. Зеваки, столпившись, глядели на это символическое переодевание. Разжалованный претор вдруг съежился и как будто стал ниже ростом. Потом принялся кричать, хватать за руки обступивших людей и даже попытался вырвать у кого-то из охранников меч. Внезапно он замолк, повернулся к форуму спиной и так стоял неподвижно, пока его не увели.
А Гай Юлий Цезарь, как ни в чем не бывало, сидел в это время в храме Согласия и обсуждал с другими сенаторами, достаточно ли веские предъявлены обвинения. Все сходились во мнении, что доказательства вины несомненны.
Консул Цицерон всем рассказывал, что его супруга Теренция («Душенька моя Теренция», — сладким голосом приговаривал Цицерон), руководившая таинствами в честь Доброй богини, получила знак от Боны Деи: казнить всех заговорщиков, не мешкая.
Интересно, какой «сюрприз» приготовил консул для сегодняшнего заседания? Наверняка всю ночь шлифовал новую речь против Катилины.