— Ты, в самом деле, думаешь, что у этой
Стражник растерянно замирает и неуверенно произносит:
— А держится, как гордячка, словно из благородных. И ручки не труженные, — подмечает он.
— Просто умело может себя подать… или продать. Понимаешь о чем я? — иронично говорит норт. Его голос приторно-сладкий от злой лжи, но, даже чуя ее, мне хочется на него зарычать. И пахнет он еще как-то горько, что запах режет мне нос.
— Отчего не понять, — понимающе кивает страж. — Да и надела бы госпожа, в самом деле, драное платье. Эй, Мико! Пропускай, давай!
Так мы попадаем в Аркану.
Запахи сносят меня: чувствую вонь нечистот, въевшихся в сизо-серый булыжник, вдыхаю резкий смрад сточных вод. Всюду веет сырым холодом от каменных городских стен, пахнет дымом и стелющимся туманом. Никуда не деться мне и от удушливой горечи копоти. А повсюду, что крысы, снуют люди — никогда их столько не видела. И у каждого свой особенный рьяный запах, разливающийся по грязным столичным улицам.
К горлу тут же подкатывает тошнота. Мерзкие человеческие поселения! Боги, это зловонье ощущать мне поистине тяжело. Как можно жить здесь, в этом каменном вонючем склепе?
Открываю дверь повозки и вываливаюсь наружу. Невидимая веревка на шее вдавливается в кожу и душит меня. Я хриплю. Мутнеет в глазах.
Рядом оказывается Таррум, крепко вцепляется руками мне в плечи. Держит меня, ослабляя свои чары. Но я не думаю бежать. Я того осуществить еще не пыталась.
Меня выворачивает прямо на мостовую. После горло неприятно саднит. Норт брезгливо морщится, с омерзением смотря на меня. Губы приходится вытереть своим рукавом, и тот пропитывается отвратительной рвотной вонью.
Аркана для меня не лучше сущей отравы. Она, что яд, проникает сквозь кожу и медленно мучительно убивает, лишая сил и легко пробивая защиту.
А пленивший меня человек насильно сажает в повозку. Ложусь, клубком сворачиваясь, на дно узкой кабины, ощущая сквозь одежду неровный холодный пол. В душе моей селится тягостное, жгучее опустошение, теплится горькая досада к накатившей недавно слабости. Я позволяю себе поскулить, зная, что никто все равно не услышит.
Этот город хуже охотничьего капкана, а я только что в него угадила. Острыми зубцами он вонзается в тело, мучая и терзая его.
Мой нюх, острый даже в человеческом облике, слаб перед его яркими резкими запахами. Они неистово изводят меня, кружат голову, без труда лишают сил.
А звуки снаружи никак не походят ни на бархатный хруст снега под лапами, ни на грустную волчью песнь, ни на мягкий шум холодного моря. Город гудит: слышны громкие крики, гулко грохочут повозки, ударяются о камни железные подковы на лошадиных копытах. Аркана звучит столь сильно, что уши с непривычки закладывает. Никогда не слышала такого пронзительно-громкого шума.
И в этом живом неугомонном городе я одна против всех этих лживых людей. И кажется мне, что выстоять будет непросто.
Что же, теперь я знаю, как чувствует себя зверь, которого пленили и посадили на цепь. Ныне я сама в такой оказалась.
А от внешнего мира отделяют меня всего лишь покатые стены повозки. И то ровно до момента, пока Таррум не откроет в ней дверь. Но вскоре он и это делает.
Тогда привыкшие к полумраку глаза ослепляет ворвавшийся внутрь солнечный свет. Я иду вслед за Таррумом, за его мускусно-хвойным запахом, переставляя отяжелевшие от бессилия ноги. Мы поднимаемся по ступеням в мое новое, но