Но ведь это не должно меня удивлять. Всякий волк знает, что ненавистный нами враг не ведает верности, не знает, каково быть истинно преданным кому-то.

Ведь предавший однажды не сохранит надежности впредь.

И все-таки мне не хочется в это верить. Надежда — вот, что мне остается. Мы, волки с севера, слишком привыкли ею питаться, чтобы потом отступать.

После смерти во льдах Ильяса ждет чернильная тьма, поглощающая его без остатка. Он поднимается, обессиленный, слабый, и, пошатываясь, делает шаг.

— Очнулся? — слышит рядом мягкий шелестяще-звенящий голос.

— Кто вы? — тихо спрашивает. — Я мертв?

— Что ты, мальчик! Сплюнь. Стольких уберегла я от смерти… Ложился бы. Слабость, небось, замучила.

Снова переиграл черную вестницу. Она же не чаяла его будто к себе отвести. Неужели он жив? Сам поверить не может.

— А меня Голубой кличут, — представляется женщина, чьего лица он не видит — один лишь непроглядный мрачнеющий в ночной темноте силуэт. — Знахарка я.

— Спасибо вам, — искренне молвит.

До него доносится смех:

— Рано благодарить меня, мальчик. Сперва сил наберись, — и добавляет. — А тебя-то как звать?

Спасенный нерешительно медлит, не зная, стоит ли честно ответить. Но все же решается:

— Ильяс.

— Южанин? — хмыкает женщина. — С виду похож.

Он кивает:

— Айвинец.

— Вот оно как… А все же ложился бы спать. Утро вечера мудрёнее будет.

— Лягу, — соглашается Ильяс.

Ночь придала ему сил: наутро встает бодрым и свежим. Знахарка тут же отварами поит. Терпко-пряные, горчаще ложатся они на язык.