– Исмаил, – сказала она, – я так благодарна тебе!

– Знаешь, – ответил он ей, – когда ты состаришься и станешь вспоминать прошлое, вспомни обо мне, хотя бы ненадолго. Я…

– Да, – ответила Хацуэ. – Я вспомню.

Она подошла к нему ближе и, не вынимая рук из карманов, поцеловала, едва коснувшись щеки.

– Найди себе девушку, Исмаил, и женись на ней, – сказала она ему. – Заведи детей. Живи.

Утром, без десяти семь, мать разбудила Исмаила, сказав, что в кухне его дожидается жена подсудимого. Исмаил встал, плеснул в лицо холодной водой, оделся и почистил зубы. Когда он спустился, мать стояла у плиты, а Хацуэ сидела за столом, отпивая кофе. Он увидел ее и тут же вспомнил тот легкий поцелуй.

– Может, я выйду? – спросила мать. – А вы поговорите.

– Мы пойдем в кабинет, – ответил Исмаил. – Вы согласны, миссис Миямото?

– Возьми кофе, – сказала ему мать. – Я сейчас заварю тебе.

Они прошли в кабинет; Исмаил шел впереди. Забрезживший рассвет, едва видневшийся сквозь заиндевевшие окна, начал окрашивать небо в морозные оттенки оранжевого, растекаясь высоко и далеко над соленой водой. Рододендроны пригнулись под тяжестью снежных шапок; с карнизов свисали сосульки. Все вокруг застыло, охваченное белым безмолвием.

Хацуэ заплела длинную толстую косу; ее черные волосы блестели. Она была в шерстяном свитере грубой вязки, темно-синих брюках и рыбацких сапогах, доходивших до середины икр. Хацуэ стояла и смотрела на портрет отца Исмаила, совсем молодого, когда тот еще был лесорубом.

– Ты так похож на него, – сказала Хацуэ. – Мне всегда так казалось. Особенно глаза похожи.

– Но ведь ты не для этого шла в такую темень по сугробам, – ответил ей Исмаил. – Зачем же тогда?

– Я всю ночь думала, – сказала Хацуэ. – Ты помнишь, что говорил Кабуо во время дачи показаний? Что у Карла был фонарь, закрепленный на мачте. Огни не горели, и он повесил ручной керосиновый фонарь.

Хацуэ потерла ладони.

– Вот что я думаю, – продолжала она. – Если фонарь все еще там, на мачте, выходит, что аккумулятор у Карла и в самом деле сел. Как и говорил Кабуо. Значит, у Карла действительно не горели огни и он вывесил фонарь. Разве это ни о чем не говорит?

Исмаил сел на край отцовского стола и потер подбородок, раздумывая. В отчете шерифа, насколько Исмаил помнил, о керосиновом фонаре, привязанном к мачте шхуны Карла, ничего не было. Но ведь шериф мог и упустить такую деталь. В любом случае не помешает проверить.

– Ладно, – решил Исмаил. – Поехали в город. Убедимся сами.

Они ехали в «крайслере» Исмаила по слепяще-белой заснеженной дороге, то тут, то там украшенной надломленными или упавшими зелеными ветками кедров и гемлоков. Буран прошел; неподалеку от улицы Лундгрена, на гребне холма, стояли дети с санками и камерами и глядели вниз, в овраг, окруженный тонкоствольными ольхами и зарослями низкорослого, без листвы клена. Исмаил повернул на дорогу, ведущую к Индейскому холму, они проехали клубничные поля семьи Масуи, потом коровник с дойными коровами Торсенов и курятники Пэтси Ларсен. Хацуэ, положив рукавицы на колени, протянула руки к обогревателю.

– Сначала надо повидать Кабуо, – сказала она. – Надо все ему рассказать. Я хочу, чтобы он увидел эти записи.