— Ленни знает, — фыркнул он, вытаскивая из-за уха самокрутку и стуча себя по носу. — Ленни Нос.

Наряду практически со всеми своими коллегами-заключенными Ленни был невиновным, получив четыре с половиной года за преступление, которого не совершал. Прибывшего Ника он принял так, как Птицелов из Алькатраса[12] принял бы раненую ворону, — учил новым трюкам и одновременно повышал самооценку, сочетая полный собачий бред с практическими советами. Ленни был хорошо знаком с «крайслерами» — само собой разумеется, — умел подделать свидетельство о техосмотре с помощью тормозной жидкости и сушилки для волос; вел дела с колумбийцами — особенно интересна невероятная встреча с Медельинским картелем[13] в уютном «Белом льве» за игрой в криббидж, — знал, как извлечь максимальную выгоду из любой степени нетрудоспособности. Ник скучал по Ленни после его освобождения и с изумлением обнаружил бывшего сокамерника поджидающим в «глории» у тюремных ворот, когда через шесть недель вышел сам.

Только через несколько дней он понял, почему Ленни за ним вернулся: внутри шла безопасная, теплая, предсказуемая жизнь, Ленни был деятелем консервативного крыла, Ник всегда подчинялся мудрости великого человека — отчасти из страха, а главным образом из-за ощущения, что так надо, что их соответственные роли предписаны симбиозными взаимоотношениями. После условно-досрочного освобождения Ленни Ник чувствовал себя потерянным и одиноким, но не догадывался, что это чувство взаимное — хвастливая самодовольная громогласная доверительность сокамерника частично покоилась на его плечах. Снаружи, в квартирке на двоих с максимальными льготами, вдалеке от покинувшей его семьи, Ленни обнаружил, что жизнь стала мрачной, холодной, прихотливой. Старые друзья разъехались, новых нелегко завести в маленьком городке, где репутация умирает с трудом. В долгом пути домой от Бедфорда Ленни объяснил Нику, что просто будет за ним присматривать, пока он снова не встанет на ноги, хотя истина была не столь альтруистичной. Последнему сроку удалось сделать то, чего не удавалось всем прежним отсидкам Ленни, — подорвать самооценку, лишить самоуверенности, прежде чем снова выкинуть наружу. Не имея ни работы, ни дома, ни семьи, Ленни должен был сделать самый легкий выбор — обеспечить себе другой долгий срок, однако вместо этого он привез маленький кусочек тюрьмы к себе и устроил в комнатке напротив.

Судно качнулось, бросив Ника на поцарапанную электрическую сушилку для рук. Он глубоко вдохнул, сдерживая тошноту, прислонился к стене.

— Что скажешь об этом деле с завещанием? — спросил он.

Ленни выдавил на носу угорь, размазал об зеркало.

— Без подписи не стоит листка, на котором написано. Просто чтоб держать нас на веревочке. — Он высунул язык и выпустил газы.

— Думаешь, хочет нас привязать?

— А то. Ты действительно веришь, будто он приведет нас к горшку с золотом? Очнись, Николас. Мы в реальном мире.

— А как насчет монет, которые он нам дал?

— Может, купил в какой-нибудь антикварной лавке.

— Тогда что мы тут делаем?

Ленни закурил, высоко вздернул брови.

— Доставляем старику великую радость. Немножко покатаемся по Испании, будем останавливаться в симпатичных отелях, выпивать, может быть, познакомимся с сеньоритами. Потом отвезем его домой чай пить.

— А потом?

— Потом я пошлю к нему своего приятеля Эдди Законника оформить завещание по всем правилам, потом будем сидеть в ожидании неизбежного. Больше меня не спрашивай, что потом, почему и зачем. Ты тоже в деле, хотя, Бог свидетель, просто жалкий сукин сын.

Ник покачал головой:

— Что-то не сходится. Зачем тащить нас в Испанию, если нет резона?

Ленни вздохнул. До Ника еще далеко не дошло и не скоро дойдет.

— Я не говорю, что резона нет. Я говорю, что золота нет. Может, кого-то из его приятелей там убили на Второй мировой войне и он хочет взглянуть на могилу в последний раз. Может быть, у него там какая-то птичка, не знаю. У него есть резон, и он хочет, чтобы мы составили ему компанию, а этого можно добиться единственным способом — подвесить у нас перед носом кролика.