Книги

Случайные жизни

22
18
20
22
24
26
28
30

– Там все написано, гражданин начальник, – напомнил я. – Прошу областные органы ГУИТУ соблюсти закон и выполнить решение суда о направлении меня для отбывания наказания по месту ссылки.

– Река-то стоит, как мы вас повезем? – воззвал к моей логике “кум”. – Вы же образованный человек, Радзинский. Должны понимать.

Понимать я был должен, но не хотел: я собирался любой ценой “уйти” из транзитки и был намерен голодать до конца. Я надеялся, что администрация тюрьмы не захочет рисковать моим здоровьем и нести ответственность перед местным ГБ, которое, в свою очередь, не захочет отвечать за меня перед центральным КГБ. Это был в чистом виде шантаж.

Голодовку я поначалу переносил легко – пил много чая и воды. Чай пил без сахара, хотя зэка советовали “замешать глюкозки”, считая, что против “хозяина” можно хитрить. Я же решил соблюдать чистоту линии и, отказавшись от сахара, пил пустой чай.

На пятый день у меня начала кружиться голова, когда я слезал со “шконки” на “парашу”, меня повело, завертело, и я чуть не упал. Зелик посоветовал покурить анаши, которую исправно доставляли контролеры, или принять теофедрин.

– Это же не еда, а лекарство, – объяснил свою позицию Зелик. – Спроси у Дяди Васи.

Дядя Вася как основной “понятийный авторитет” подтвердил, что, приняв “колеса” или почифирив, я не нарушу принципа: “хавать” я не “хаваю”. Я поблагодарил, но отказался: не из принципа, а потому что мне потом будет хуже.

После обеда меня неожиданно “дернули” в санчасть, где милая толстая равнодушная врачиха осмотрела меня, проверила пульс, послушала сердце и легкие и сообщила, что я клинически здоров.

– Чего добиваешься своей голодовкой? – поинтересовалась она. – Лед, что ли, для тебя специально зимой растает? Бросай дурить.

Она, конечно, была права. Врачиха предложила выписать мне как язвеннику диету с усиленным питанием на время пребывания в Томской транзитке. Я поблагодарил и отказался.

Меня вернули в камеру, и я лег спать.

Через час меня разбудили и повели по каким-то новым коридорам. Потом завели в большую приемную, на двери которой было написано “Начальник СИЗО № 1 Такой-то”.

“Хозяин”.

В кабинете ждали оба – “хозяин” и “кум”. Они еще раз терпеливо рассказали мне про законы природы, которые отменить нельзя, как, впрочем, и установления ГУИТУ об этапировании заключенных. Мне предложили прекратить голодовку и пообещали этапировать, как только вскроется река.

– Я сам раньше “вскроюсь”, – пообещал им я. – На хуй мне такая жизнь – в тюрьме. “Вскроюсь”, а вы с “конторскими” потом разбирайтесь.

Я еще говорил много чего, уже не помню, потому что в голове у меня шумело и все вокруг казалось подернутым каким-то зеленым цветом. Иногда перед глазами появлялись черные точки, и мир вокруг начинал плыть, особенно по углам. “Кум” предостерег меня, что если я не прекращу голодовку добровольно, на восьмой день меня начнут кормить насильно. Или на десятый, уже не помню. Я пообещал, что не прекращу, и меня отправили в камеру.

А там шел военный совет: оказывается, в этот день в ШИЗО умер местный “авторитет” по кличке Бура. Он сидел в ШИЗО почти безвылазно – его постоянно “закрывали через нулевку” как отрицательный элемент. В транзитку пришла “малява” об этом горестном событии, в которой братва выражала сомнения в естественных причинах смерти Буры и сообщала, что тюрьма готовится наутро “упасть”, то есть “уйти” в голодовку в знак протеста против ментовского беспредела. В конце послания задавался вопрос, поддержит ли транзитка тюрьму.

Не знаю, убили ли Буру в ШИЗО контролеры или он умер сам, но человек он был в Томке известный – “кристально чистый пацан” – и пользовался большим авторитетом. Мы, однако, были ссыльные, и местные дела имели к нам мало отношения: портить себе жизнь нарушениями никто не хотел. С другой стороны, “продать” братву было нельзя.

Зелик и Дядя Вася удалились на военный совет, занавесившись одеялом, и через полчаса Зелик объявил “хате”:

– Утром “падаем” вместе со всеми. Кто не хочет – пусть ест. “Предъявлять” не будем: каждый сам решает.