Нисколько не волнуясь о чьих-либо чувствах, Мансур Шамилевич совершенно возмутительно продолжает:
— Заделай побыстрее ей ребенка, Давид. Девчонка прехорошенькая, с характером — внуки что надо будут. Давид с шумом выдыхает и проводит устало ладонью по лицу, как будто с трудом по крупицам собирает терпение. Всегда такой сдержанный Давид сейчас — опасный вулкан, который вот-вот начнет извергаться, сметая все на своем пути.
Глаза Мансура загораются живым азартом. Взгляд становится ясным, и мужчина довольно потирает подбородок:
— Наследник. Нам нужен наследник! — смотрит на меня с вызовом, словно испытывая, после чего с надменными нотами едко добавляет. — Если, конечно, девчонка способна родить.
Меня будто кипятком обдает.
Ядовитая стрела безжалостно пронзает насквозь. Вместе с моими мыслями тело Давида механически резко дергается вперед. Мышцы на спине напряжены так, что через тонкую ткань рубашки видно, как перекатываются крупные «узлы» мышц. Просто машина для уничтожения!
— Не надо, Давид! Пожалуйста!
Не знаю даже откуда только у меня столько сил взялось, чтобы остановить непоправимое? А, может быть, он уловил истеричные ноты в моем голосе? Моя такая хрупкая ладонь белеет на фоне его рубашки меж мощных лопаток. Давид тяжело дышит, уничтожая отца безмолвно — одним лишь взглядом из-под бровей.
Правильно говорят: молчание — высшая степень выражения презрения. Лимит терпения исчерпан.
Миру не быть! Да я тебя одной фразой уничтожу, Мансур Шамилевич! Значит, родить не способна?! Кажется, моя злость достигла апогея, который по силе равен
свету и энергии миллиарда звезд! Нетерпеливо выдергиваю руку из крепкой ладони Давида, делая шаг вперед. Сжимаю кулаки так, что костяшки пальцев белеют.
Глава 40
Мирьям
Как-то лучший друг отца хвастался, что отлично играет в шахматы, намекая на умение предвидеть ситуацию на несколько шагов вперед.
Мало того, Мансур утверждал, что нет ему равных в этом деле, но сейчас отец Давида совершил одну из самых грубых и непоправимых стратегических ошибок.
«Никогда не стоит недооценивать врага, Мирьям, даже если чувствуешь свое исключительное превосходство», — эти слова отца я запомнила, как мантру. Мою человеческую порядочность и жалость отец Давида воспринял, как слабость.
Но теперь мне его не жалко!
Именно Садулаев убедил меня в том, что я не достойна его старшего сына. Надавил на мою разбитую вдребезги нервную систему, после столь стремительной и неожиданной кончины родителей. А ведь я так остро нуждалась в помощи и поддержке! Вместо этого он убедил, что мой побег — лучший выход.
Так будет лучше для всех… а в первую очередь — для Давида. Нет, я понимаю, что тоже виновата и не снимаю с себя ответственности, но, в отличии от Мансура, не лицемерю и не ищу козла отпущения.
Я готова нести ответственность за свои поступки, но за чужую жестокость и равнодушие не намерена! Я слишком эмоциональная — так было всегда, поэтому делаю то, что вполне ожидаемо от