Второй глоток оказался не таким противным, как первый, но мне все равно было не очень понятно, что заставляет людей добровольно вливать в себя эту гадость. Том вернулся за столик с пинтой пива для себя и – к моему вящему ужасу – вторым джин-тоником для меня. Он поставил напитки на стол и уселся напротив. Мы подняли бокалы и чокнулись.

– Ну, будем здоровы, – сказала я.

– Будем здоровы, – повторил он с такой интонацией, что сразу стало понятно: его рассмешил мой комично-старомодный тост. Я мысленно поздравила себя за нечаянную шутку. Том с такой жадностью присосался к пиву, словно весь день проработал в полях. Я исправно пригубила джин. Завершив эти подготовительные мероприятия, он поставил на стол наполовину опустевший бокал и наклонился поближе ко мне, как будто мы собрались плести заговор.

– Ну, что же, Ребекка Смитт. Расскажи мне о себе.

Он подпер подбородок руками и выгнул бровь. Волосы у него были темные и очень густые. На нижних костяшках пальцев кудрявились черные волоски. Если бы кому-то потребовалось описать его внешность полиции, в описании наверняка прозвучали бы слова «смуглый» и «волосатый». Я даже подумала, что в нем, наверное, есть немалая часть греческой крови.

Первым моим побуждением было промямлить, что рассказывать особенно нечего. Но Ребекка Смитт никогда не дала бы такой вялый ответ. Она лихо глотнула джина и сказала:

– Ну, ты уже знаешь, что я сумасшедшая.

– Да, как мартовский заяц.

– И апрельский, и майский. В общем, круглогодичный, – сказала Ребекка.

Я сама никогда не додумалась бы до такой остроумной реплики.

– Больше зайцев, хороших и разных! – объявил Том.

Я так и не поняла, то ли он продолжает просто шутить, то ли снова заигрывает. В разговоре возникла пауза. Обычно я заполняю такие неловкие паузы банальными замечаниями о погоде – просто, чтобы не молчать, – но Ребекка велела мне держать язык за зубами. Пусть Том сам изворачивается, чтобы поддержать разговор. Я потихонечку приступила ко второму бокалу джина. Его вкус уже не казался таким уж противным. Я закурила, прислонилась спиной к стене за банкеткой и медленно выдохнула дым.

– Но ты же не круглосуточно сходишь с ума, – сказал Том. – Чем еще ты занимаешься?

Поскольку прямой вопрос требовал прямого ответа, Ребекка принялась рассказывать о своей работе в театральном агентстве. Разумеется, она беззастенчиво приукрашивала действительность. Ее жизнь была бесконечной чередой премьер и вечеринок. Упомянув Лоуренса Оливье, она назвала его Ларри и сказала, что он просто душка. Буквально позавчера, сообщила Ребекка, она была на вечеринке в компании Ричарда Бёртона и Клер Блум, и они все курили «траву». Позже обычная вечеринка переросла в настоящую оргию, и Ребекка вернулась домой только под утро, чуть не заблудившись в Гайд-парке. Она говорила без умолку, делая паузы лишь для того, чтобы глотнуть джина. Когда поток ее бреда и джин в бокале иссякли, мне стало стыдно, что я имею какое-то отношение к этой женщине. Но ее речь, кажется, произвела впечатление на Тома. Мне снова подумалось, что он очень красивый мужчина. Его карие глаза блестели, словно подернутые влажной пленкой. Я заметила, что разбитная девица за соседним столом поглядывает на него с восхищением. Он был гораздо красивее обоих ее ухажеров.

Меня с детства учили, что хорошие девочки не пялятся на людей и не задают вопросов. Однако с возрастом я поняла, что, как минимум, последнее вовсе не так оскорбительно, как меня убеждали с младых ногтей. В некоторых ситуациях социального взаимодействия вопросы не только вполне допустимы, но и почти обязательны. Поэтому я не стала стесняться и спросила у Тома:

– А ты чем занимаешься? Расскажи о себе.

Он пожал плечами. Это был его характерный жест, который мог означать что угодно. Конкретно сейчас он означал: «Ну, это не так уж и интересно, но раз ты спросила…» Том рассказал, что родился в маленьком городке в местах, которые он называл Черной страной [11]. Его отец погиб на войне. Его мама работала школьной учительницей. У него есть две младших сестры. Когда ему было двенадцать, ему подарили дешевый, простенький фотоаппарат, и с тех пор он мечтал стать фотографом. Поэтому он и приехал в Лондон. Его нынешняя работа – отнюдь не работа мечты, он хотел заниматься совсем другим, но любая работа все-таки лучше, чем вообще никакой. Он спросил, видела ли я рекламу миксера от «Санбим». Не моргнув глазом Ребекка соврала, что видела в «Женском журнале». Он снова пожал плечами, на этот раз вроде бы пренебрежительно, но все равно было видно, что он гордится собой.

– Я делал им фотографии, – сказал он.

– Потрясающе, – отозвалась Ребекка.

– И для рекламы супов «Бонвиван».