«Дудки, — с удовольствием думает Линяев, — все-таки в Кочетовку поеду я!» И его в который раз удивляет: каким образом вмещается в такой невеликий сосуд, как тело коротышки-толстячка Ложкина, столько крика? Разве что живот вместо сала начинен криком? Если это так, то все объяснимо. Живот у Ложкина составляет три четверти туловища.

Из дальнего конца по всему этому содому шарахнули сочной пулеметной очередью. Там просматривают фильм для вечерней программы.

Линяев работает на студии со дня ее основания. Сидя за своим столом, он знает по звукам, что происходит в других редакциях. Звякнул внутренний телефон. Звонила машинистка Майя. Она перепечатала его сценарий и минут через пять занесет в редакцию.

— Я зайду сам.

Он спустился в машинное бюро. Здесь четыре девушки добросовестно перемалывают на машинках все, что написал он и его товарищи. Майя сидела у окна. Возле нее успел обосноваться редактор сельскохозяйственных передач со своими черновиками.

Майя подняла голову и улыбнулась Линяеву, показав при этом две милые ямочки. Недаром на студии ее зовут Обаяшечкой.

— Обаяшечка, — сказал Линяев, — замуж пора.

— В Ленинграде открыли специальный дворец для свадеб, — заметил сельскохозяйственный коллега. — Сегодня передали по радио.

— А я узнала еще вчера об этом! — победно заявила Обаяшечка. — И уже рассказала всем.

— Ну вот, а бедное человечество старалось. Изобретало радио, телеграф и тому подобное. А зачем, спрашивается? — сказал Линяев. — На город достаточно по одной Обаяшечке, и связь между областями обеспечена, Они разнесут точно в срок, даже чуточку раньше.

Сельскохозяйственный редактор кивнул в подтверждение.

Майя обиделась.

— У вас обо мне всегда гадкие мысли.

— Гадкие? — изумился Линяев. — Девушки, кто видел северное сияние?

— Никто не видел, но представление имеем, — ответила за всех старшая машинистка. — Потрясающая картина!

— Вот так точно выглядят мои мысли о Майе! — торжественно закончил Линяев.

На Майином лице сквозь тучи засияло солнце. Она опять улыбнулась.

— На вас сердиться боязно. Того и гляди останешься в дурочках.

Линяев забрал сценарий и вернулся к себе. В редакции сидел гость. Линяев прислонился к дверному косяку.

— Я запретил выписывать вам пропуска, Предупредил всех, что вы негодный графоман, таскающий сюда жалкие стихи, глупые пьесы и бездарные романы. Какой очередной бред притащили вы теперь?