Путь через нее долог и однообразен — глазеть не на что. Поэтому путник невольно целиком погружается в самосозерцание. Он начинает перебирать свою жизнь от рождения до последней летучки. На территорию студии он вступает обновленный. Очищенный силами природы и самокритикой. На профсоюзном собрании Линяев предложил гонять нерадивых сотрудников из конца в конец «долины» до их полного очищения. Для этого на одном краю должен стоять председатель месткома с хворостиной. На противоположном — директор. Предложение отклонили. Директор и председатель сослались на перегруженность общественными поручениями.

Сам Линяев лучшие свои передачи обдумывал в «долине». На этот раз он обдумал полумесячный план редакции. Оставалось прикинуть кое-что на календаре. У проходной Линяев оглянулся: по «долине» растянулась вереница его коллег.

День начался прогоном спектакля. Линяев и режиссер Чернин обязаны были просмотреть спектакль театра, только что приехавшего в город на гастроли.

В герметически закупоренной студии жарко. Линяев снял пиджак и повесил его на спинку стула.

Артисты показали два действия. На третьем начали щуриться. Слепящие лучи били со всех стен студии. Жарили с потолка. Это осветители затеяли свою репетицию.

Линяев повернулся к заведующему осветительным цехом.

— Ваше сиятельство, убавьте свет.

Ему давно было не по себе в раскаленной студии.

Кровь гулко пульсировала в висках. Температура тоже помогала врагу. Именно поэтому он решил вытерпеть и отсидеть прогон спектакля до финала.

Эту фразу он сказал только теперь, когда сдали актеры.

После спектакля режиссеры заспорили. Началось с того, что Чернин скептически отозвался о декорациях. По его мнению, лучше самой природы не придумаешь. Недаром он ушел из театра в телевидение. В телевидении больше снимают на натуре. Театральный режиссер взорвался.

— Природа, — высокомерно провозгласил он, — сущее дерьмо по сравнению с декорациями. С декорациями делай, что душа пожелает. Мажь их, режь, двигай. Захотел лес перевернуть вверх ногами — перевернул.

Чернин упер руки в бока и повторил свое.

Линяеву жгло затылок, но он терпеливо переводил глаза с одного на другого. Ждал. Ему нужно было поделиться кое-какими соображениями насчет спектакля. Наконец, ловко используя паузы, он высказался и поднялся в редакцию. Там никого не было.

Он сел на подоконник под открытой форточкой. Ему не хватало кислорода. Он был в накалившейся студии почти три часа и теперь расплачивался за это. «Оно» не упускало удобные случаи, только подвернись.

Летом он собьет спесь, Летом на улице температура поднимается до сорока, Можно представить, что творится в студии. Под операторами, которые возят телевизионные камеры, лужи пота.

Вот тогда Линяев и насидится в студии. Три часа подряд — не меньше. Он напишет такую передачу, что все ахнут. А впрочем, зачем откладывать до лета? Он сейчас собьет спесь. Что еще делают здоровые люди? Ругаются! Он будет ругаться сию же минуту. В это время просунул в дверь свою вихрастую голову помощник режиссера Алик Березовский. Алик до сих пор не выполнил задания Линяева. Какой он умничка, этот юноша, что подвернулся так вовремя.

— Заходи, голубчик, заходи, милый юноша, — медово пригласил Линяев. — Заходи, радость моя! Не стесняйся.

Березовский нехотя вошел. Угрюмо посмотрел на люстру. Он знал — сладенький тон Линяева не сулит добра.

— Расскажи дяде редактору, как подобрал чеховскую пленку. Порадуй его задубевшее сердце.