Одно мог сказать со всей определенностью: присутствие в палате этой дамы было так некстати. После того, как она так безжалостно предала своего мужа, отняв у него последнюю надежду, ей не следовало быть рядом с ним в последние часы его жизни. Она просто не имела на это никакого права! Как я хотел высказать ей все, что накипело в душе! Чувствовал, как во мне поднимается волна глухого раздражения и самой обыкновенной злости. Но, слава Богу, все-таки хватило сил сдержаться и не устраивать выяснения отношений рядом с постелью умирающего отца. Я счел за благо промолчать.

Наконец сестричка нашла вену на правой руке папы, поставила капельницу и уже направилась к двери, но дурацкая игла вдруг выскользнула из непослушного сосуда и, разбрызгивая раствор, упала на пододеяльник. Пришлось опять начинать все сначала. Я как вкопанный стоял возле двери, совершенно не представляя, что делать, как себя вести. Более нелепое положение трудно было придумать. Помочь я ничем не мог. Меня никто об этом не просил. Оставалось одно: замереть возле постели умирающего отца и просто ждать, когда наступит конец. В голове мелькнула дурацкая мысль: «Как в почетном карауле». Неужели эта дама права, и мне не стоило приезжать сюда?..

Поставив папе капельницу во второй раз, медсестра попросила Зою Аркадьевну: «Пожалуйста, подержите иголку, я за пластырем сбегаю». Трагическая актриса в испуге отшатнулась, прижав руки к груди, и лицо ее исказила брезгливая гримаса, словно ей предлагали взять в руки что-то гнусное, омерзительное, вроде протухшего слизняка. Я обрадовался возможности хоть чем-то помочь и предложил свои услуги: «Давайте я!..» Сестричка показала, как следует держать иглу, и выбежала из палаты.

«Я прошу тебя, уезжай, – быстро затараторила без пяти минут вдова после того, как за сестричкой захлопнулась дверь. Она страшно торопилась, как будто боялась, что ее прервут и она не успеет сказать все, что хочет. – Это агония!.. Глебушке уже ничем не поможешь!.. Ты себя только измучаешь… Уе з – жай!.. Так будет лучше и для него, и для нас всех! Я тебя очень прошу! Ну, пожалуйста…»

Она еще что-то говорила, убеждала, просила, но я не слушал ее, потому что понял: мне действительно надо бежать отсюда. И как можно скорее. Провести ночь рядом с этой бессовестной женщиной было выше нравственных и физических сил. В горе надо или быть одному, или разделить его с человеком, который понимает и искренне сочувствует тебе. У меня не могло получиться ни то, ни другое. Госпожа Элькун была неспособна сопереживать кому бы то ни было, она могла жалеть только себя.

Вернулась медсестра, я вновь обрел свободу, и мое пребывание в госпитале стало совершенно бессмысленным.

«А вы? – полюбопытствовал я. – Тоже собираетесь уехать в Москву?» Мужественная женщина смертельно обиделась. «Неужели ты считаешь меня способной на такую подлость? – спросила она, смерив меня презрительным взглядом. – Я останусь с ним до конца!» В ее ответе было столько благородного негодования, столько презрения ко мне, что я почувствовал, как краска стыда заливает мои щеки. «Простите», – промямлил я, поцеловал отца в ледяной лоб, и… Да, представьте себе, я уехал. О чем потом горько пожалел.

Рано утром на Дмитровском раздался телефонный звонок. Еще не сняв трубку, я знал, какое сообщение меня ожидает. «Сергей, это Виктор Байбиков, – услышал я на другом конце провода знакомый голос. – Глеб Сергеевич умер сегодня ночью. Высылаю за тобой машину, продиктуй точный адрес. В Серебряном переулке в поликлинике ты должен взять справку и в Киевском ЗАГСе оформить свидетельство о смерти. Все остальное мы берем на себя. Больше ни о чем ни тебе, ни Глебу заботиться не придется». Я продиктовал Виктору свой адрес, но прежде, чем повесить трубку, спросил: «Скажи, тебе сообщила о кончине отца его жена?» Байбиков хмыкнул: «Нет, мне позвонил его врач, Юрий Николаевич, а Зоя Аркадьевна не подходит к телефону. Спит, наверное. Попробуй к ней дозвониться, надо Глебу сообщить, а как его найти, я не знаю. Ну, желаю успеха!» Закончив разговор с ним, я наудачу набрал номер отцовской квартиры на Смоленской набережной. Неожиданно мне повезло: я дозвонился с первого раза. «Я вас слушаю». Голос женщины, ставшей вдовой генерала Десницкого, звучал на удивление спокойно, но когда я сообщил ей печальную новость, в моей мачехе опять проснулась плохая актриса, которая попыталась изобразить некое подобие безутешного горя. Квакающее бульканье, очень похожее на бурление неисправного туалетного бачка, очевидно, должно было убедить меня, что свежеиспеченная вдова рыдает. Я спокойно подождал, пока представление закончится, узнал у нее, как найти Глеба, и повесил трубку.

Значит, она в очередной раз обманула меня, пообещав, что будет с отцом «до конца»?.. Судя по всему, мадам уехала из Болошева следом за мной. Я представил себе, как папа умирал, и мне стало страшно. Никого не было рядом с ним в минуту кончины. Глеб Сергеевич умер в больничной палате, оставленный всеми, один на один с вечностью.

На другой день из Риги приехал Боря, хотя помощь его в организации похорон не понадобилась, так как все заботы и материальные траты взял на себя ЦК комсомола. Нам осталось только купить цветы. Мы поехали на Калининский проспект (Новый Арбат) и в большом цветочном магазине заказали прекрасные болгарские розы, которые получили в день похорон. Очень трогательно поступила наша мама: она дала Боре деньги и попросила купить для Глеба Сергеевича цветы. Не удивляйтесь, мамочка наша по-прежнему любила отца, и этот ее жест красноречивее любых слов говорил, что его смерть она переживала глубоко и серьезно. Только, в отличие от его второй жены, не демонстрировала напоказ свои чувства, не пыталась произвести впечатление.

С приездом Бори мне стало намного легче: одно его присутствие в доме помогало пережить боль утраты. Братик мой к потере отца отнесся гораздо спокойнее, чем я. Потому, наверное, что вырос он практически без участия Глеба Сергеевича в его воспитании. Ему было всего семь лет, когда наши родители расстались и мы из Житомира переехали в Ригу. А редкие и краткосрочные визиты папы к нам были недостаточны, чтобы между ними установились серьезные отношения. Для меня же уход отца был очень серьезной потерей. Его смерть дала мне узнать, что я любил своего родителя, несмотря ни на что.

Прощание с отцом, или, как эту церемонию прозвали в Советском Союзе, гражданская панихида, состоялось в клубе МВД на Лубянке. В том самом клубе, где десять лет назад мы играли «Белую болезнь» Карела Чапека, пытаясь создать свой театр. Отец смотрел этот спектакль несколько раз. И вот теперь в вестибюле был установлен гроб с его телом. Вешалки зрительского гардероба задернули плотными занавесками, так что для людей незнающих все выглядело вполне пристойно. Наверное, создатель игры «Зарница», боевой генерал заслуживал большего почета, но выбирать нам не приходилось. Что есть, то есть. Спасибо и на этом.

А в остальном процедура прощания была организована на самом высоком уровне: солдаты взвода почетного караула с карабинами, сменяя друг друга, стояли по стойке «смирно» по обе стороны гроба; у подножия – венки из живых цветов от ЦК ВЛКСМ и Министерства обороны; какие-то важные лица в темных костюмах с траурными повязками на рукавах выражали нам свои соболезнования, пожимая руки и выдавливая из себя дежурные слова сочувствия. Все происходившее я воспринимал как в тумане. Боли не было. Какое-то тупое равнодушие овладело мной, и временами казалось, все это происходит с кем-то другим. В гробу лежал совершенно незнакомый мне человек: страшная болезнь так исказила отцовские черты, что узнать в нем прежнего красавца и дамского угодника было невозможно. Траурные речи были как будто написаны под копирку и не могли тронуть даже самое чувствительное сердце. Только одно желание застряло во мне: чтобы вся эта похоронная канитель поскорее закончилась.

По желанию отца тело его было кремировано в крематории Николо-Архангельского кладбища. И здесь состоялся последний акт трагического фарса, сыгранного новоиспеченной вдовой на редкость бездарно и глупо. Когда Глеб взял под руку свою мать, чтобы помочь ей подойти к гробу, Зоя Аркадьевна так перепугалась, что не нашла ничего лучшего, как сделать вид, что ей дурно и она теряет сознание. Отличить подлинное чувство от беззастенчивого наигрыша совсем не трудно, и даже непрофессионал способен это сделать. У меня был уже достаточный опыт, чтобы понять: «безутешная» вдова устраивает пошлую показуху. Теперь все, кто пришел сказать последнее «прости» Глебу Сергеевичу, должны были приличия ради заниматься самочувствием мадам. Что ж, заставить присутствующих обратить на себя внимание ей удалось, но только не вызвать сочувствие. Более того, невольные зрители этого неожиданного представления испытали жуткую неловкость.

На Руси после похорон всегда устраиваются поминки. Это даже не традиция, а непременная часть траурного ритуала. И многие рассчитывали, что вдова пригласит всех «помянуть» ее умершего мужа. Куда там! Придя в себя после «обморока», мадам села в черную «Волгу» и укатила с кладбища в гордом одиночестве. Накануне на семейном совете мы, то есть Света, Боря и я, решили на всякий случай накрыть стол в нашей квартире в Дмитровском переулке, и наша предусмотрительность оказалась нелишней. К сожалению, мы не могли позвать всех, но смогли, по крайней мере, отблагодарить ребят из ЦК комсомола, тех, с кем папа работал все последние годы своей жизни и кто помог организовать его похороны.

Может быть, это кому-то покажется странным, но смерть отца не сблизила меня с Глебом. Больше скажу, меня все время не покидало ощущение, что между нами появилась какая-то стена отчуждения. Напряжение чувствовалось во всем: и в том, как мы общались, обмениваясь лишь короткими деловыми репликами, и в том, какими испуганными глазами смотрел он на меня, словно ожидая какого-то подвоха с моей стороны. Тогда я не понимал, в чем дело, и, честно говоря, не очень задумывался над этим, а сейчас прихожу к убеждению: все дело в «наследстве». Глеб боялся, что мы с Борей предъявим ему свои права и потребуем раздела имущества. Дача в Апрелевке, две сберкнижки, антикварная мебель, хрусталь и столовое серебро, ковры и прочие мелочи. Нам было что с ним делить, а ему этого никак не хотелось. Случайно найденные сберкнижки подтверждают это предположение, а детективная история с дачным участком Глеба Сергеевича убеждает меня: именно это послужило причиной возникших в наших отношениях осложнений. Но об этом мы поговорим с вами чуть позже.