Лишь одно событие было знаменательным в тот вечер: Ольга Николаевна Андровская сыграла последний спектакль в жизни, и я в этом спектакле был ее партнером.
Господи! Упокой душу усопшей рабы твоей Ольги и прости ей все прегрешения вольные и невольные и даруй ей Царствие Небесное. Аминь.
Белые ночи с высоты птичьего полета
Вернувшись домой, я первым делом слетал на пару дней в Ригу, чтобы повидаться с родными и вручить им сувениры, купленные в ГДР, а затем опять пришлось паковать чемодан и отправляться на гастроли в Ленинград. До этого я уже неоднократно бывал в Питере, но всякий раз это были короткие поездки на кинопробы, причем в самое неудачное время: либо ранней весной, либо поздней осенью, когда над городом висели свинцовые тучи, с залива дул холодный, пронизывающий до костей ветер, сверху то и дело принималась сыпать мелкая колючая морось (не поймешь – то ли снег, то ли дождь), а под ногами на тротуаре хлюпала мутная жижа растаявшего снега. В такую пору на улицу даже выходить не хотелось.
И вот впервые я ехал в Ленинград в самом начале июня. В Летнем саду по ночам уже бродили влюбленные пары, в сквере перед Адмиралтейством цвела персидская сирень, а это означало только одно: в Северную Пальмиру пришло теплое северное лето. И уже наступила сказочная пора белых ночей, так что одна мысль о том, что надо ложиться спать, казалась кощунственной и нелепой. Красавец город, умытый майскими ливнями и согретый ласковым солнцем, замер во всей своей строгой и величественной красоте.
Если сложить вместе все мои прежние приезды в Питер, едва ли наберется две недели, а что можно посмотреть за два-три дня, притом что больше половины этого короткого срока я был занят на «Ленфильме». И вот теперь впервые мне предстояло прожить в этом удивительном городе целый месяц, то есть фактически заново с ним познакомиться. Откровенно говоря, я ведь и в Эрмитаже фактически не был. Те стремительные пробежки по его залам, что совершал я в прошлые свои приезды, не в счет. Теперь же, не торопясь, «с чувством, с толком, с расстановкой» я осмотрю все: и в Русском музее побываю, и в Петропавловке, и в Царском Селе, и в Павловске, и в Ораниенбауме, и в Кронштадт обязательно съезжу. Я был счастлив и с нетерпением ожидал нашей новой встречи.
Для меня гастроли в Питере начались со страшного нагоняя от нашей администрации. Всю нашу гастрольную труппу поселили по трем гостиницам: народных – в «Астории», прочих – в «Октябрьской» возле Московского вокзала и в «Советской» на Фонтанке. Когда администратор читал список тех, кто будет жить в «Октябрьской», я отвлекся, прослушал свою фамилию и на автобусе поехал вместе с остальными на Фонтанку. Только тут обнаружилось, что здесь для меня номера нет. Наш администратор страшно обозлился, однако отправлять меня обратно почему-то не захотел, а выбил у администратора «Советской» еще одно место. Я и предположить не мог, какой он мне сделал подарок! Меня поместили не в боковом двухэтажном крыле, где поселились все наши, а в основном корпусе на двенадцатом этаже, где останавливались неуемные громкоголосые финны, совершавшие в Ленинград трехдневные «водочные» туры. В Финляндии был «сухой» закон, и, чтобы утолить жажду, чопорные финны приезжали в Ленинград в пятницу днем и вплоть до вечера воскресного дня занимались только одним – беспробудно пили, доводя себя до совершенно непотребного состояния. При этом делали это громко, так что в «Советской» стены дрожали. И это, пожалуй, было главным и единственным неудобством моего местожительства.
Когда, получив ключ у дежурной по этажу, я открыл дверь своего номера, то от восторга замер на пороге. Мое окно выходило на Фонтанку, и с двенадцатого этажа передо мной открылась роскошная панорама центра города. Исаакиевский собор и Адмиралтейство, храм Николы Морского и Новая Голландия лежали передо мной как на ладони. Я поверить не мог, что с этого дня целый месяц буду любоваться величественной картиной Петербурга и утром, и вечером, и короткими белыми ночами. Вот какой подарок преподнесла мне наша администрация!.. Предварительно, правда, как следует обругав.
Наши гастроли в Ленинграде совпали с празднованием 175-летней годовщины со дня рождения А.С. Пушкина, и к этой дате мы привезли последнюю постановку театра: капитальное возобновление пьесы М. Булгакова «Последние дни», которое осуществил В.Я. Станицын. После нашего неудавшегося сотрудничества пять лет назад, когда я фактически отказался от совместной работы с Виктором Яковлевичем над пьесой В. Коростелева «Императорский вальс», наши отношения с ним испортились: все это время мы только холодно кланялись друг другу. Поэтому предложение Станицына сыграть в «Последних днях» небольшую роль Данзаса было для меня приятной неожиданностью. В этой пьесе у Михаила Афанасьевича все роли небольшие, даже у таких персонажей, как Наталья Николаевна и Дантес. Моя тем более не была исключением: всего одна страничка текста, пять реплик!.. И это обстоятельство раззадоривало меня: я поставил перед собой задачу сыграть эту небольшую сцену так, чтобы для зрителей она не стала проходной. И кажется, мне это удалось. На премьере Виктор Яковлевич подарил мне ксерокопию автопортрета А.С. Пушкина с теплой надписью.
С утра для всех желающих было организовано посещение последней квартиры поэта на набережной Мойки, 12. Это был очень торжественный и волнительный момент. Есть музеи, которые напоминают казенную контору, где стенды и витрины равнодушно демонстрируют экспонаты, вызывая у посетителей зевоту и желание поскорее выйти на свежий воздух. Но есть и такие мемориальные места, где каким-то чудесным образом сохранилось дыхание давно ушедших времен, где вещи, мебель, костюмы и рукописи продолжают жить той прежней жизнью с такой достоверностью, что начинает казаться, будто их хозяин ненадолго вышел, но в любой момент может вернуться, чтобы опять сесть за стол и дописать неоконченную строку. И пахнет в этих музеях не архивной пылью, а легким печным угаром, свежеиспеченными пирогами, скипидарной мастикой и еще чем-то особым, едва уловимым, как случайно обнаруженный в кармашке старого платья кружевной платок, сохранивший запах уже забытых духов. А если хорошенько прислушаться, то сквозь треск рассохшихся половиц можно расслышать голоса, и старинный дом вдруг наполнится звуками слегка расстроенного фортепьяно, смехом и вздохами ушедших от нас людей.
Волшебство, да и только!
Прощание с отцом
28 сентября 1974 года Глебу Сергеевичу Десницкому исполнилось 70 лет. Юбилей основателя игры «Зарница» сначала отметили в ЦК ВЛКСМ. Нас со Светой на эти торжества не позвали, поэтому я не могу рассказать, как проходило официальное чествование «Главного пионера Советского Союза». У меня сохранился только большой портрет, на котором генерал Десницкий в форме и с красным галстуком на шее отдает пионерский салют. Мы получили приглашение лишь на банкет в ресторан «Прага» на Арбатской площади и стали свидетелями неофициальной части юбилейных торжеств.
Прежде всего меня поразило меню банкета и количество приглашенных. За длинными столами разместилось никак не меньше 60 человек, а на столах холодные и горячие закуски, говяжья отбивная со сложным гарниром, мороженое со свежей клубникой и неизменный торт «Прага»! Как тут было ни вспомнить угощение Миши Ромберга в ресторане на берегу Дуная? Чтобы
Насколько я помню, у отца никогда не было денег: финансами в его семье распоряжалась жена. Когда Глеб Сергеевич приезжал в Ригу, единственное, что мог себе позволить генерал в отставке, приходя в гости к своим сыновьям и бывшей жене, – небольшой тортик к чаю. Конечно, это было крайне унизительно, и отец сильно страдал, но изменить что-либо в своем бесправном положении даже не пытался. Суровая супруга пресекала на корню любые попытки со стороны мужа обрести материальную независимость. Поэтому, когда мы вышли из банкетного зала покурить, отец первым делом начал оправдываться, хотя я ни о чем его не спрашивал и ни в чем не упрекал. «Думаешь, я на свою пенсию такой банкет сумел закатить? Как бы не так! Спасибо ребятам из ЦК комсомола. Они не только большую премию мне выписали, но взяли на себя все организационные хлопоты». Бедный, бедный папа! До сих пор он чувствовал, что виноват передо мной, хотя у нас со Светой уже была собственная квартира и наши жилищные мытарства благополучно закончились. Но ведь совсем недавно, каких-нибудь пять-шесть лет назад, вопрос, где жить, был для меня самым животрепещущим и болезненным. И отец ничего не сделал, чтобы решить эту проблему, хотя возможности для этого у него были.
И вдруг, совершенно неожиданно для меня, отец заговорил о смерти. С какой-то глубинной тоской сказал ни с того ни с сего: «Мне бы только Андрюшку в первый класс отвести! А потом можно и помирать». После этих его слов мне стало как-то не по себе, и, наверное, чтобы избавиться от этого неприятного чувства, я стал протестовать. «О чем ты говоришь?! – Голос мой звучал бодро, но неискренне. – Внуку твоему до этого торжественного дня меньше года осталось, а тебе семьдесят ни за что не дашь! Так что в ближайшие пять лет будешь Андрейку 1 сентября в школу провожать. Посмотри, какой ты молодец!» Отец грустно покачал головой: «Это только так кажется, что молодец, а на самом деле… Да что говорить!.. Только бы дожить». Он сказал это очень серьезно, в его интонации не было даже тени кокетства, но я беззаботно отмахнулся от его похоронных мыслей – чудит дед. Не мог я реально представить тогда, что всего лишь через полгода Глеб Сергеевич покинет этот мир навсегда.
Однажды мы говорили с ним на эту не очень веселую тему. Никогда не забуду, как батя мой признался, что очень завидует своей сестре Александре Сергеевне: «Ей легче, проще к смерти готовиться: она в Бога верит». В то время я был атеистом, и подобное признание из уст отца-коммуниста повергло меня в состояние легкого шока. Помню, я не нашел ничего более удачного, чем спросить: «Ты это серьезно?!» Глеб Сергеевич усмехнулся и медленно проговорил: «Мне кажется, вера в то, что загробная жизнь существует, все-таки успокаивает, не позволяет впасть в отчаяние». Так я узнал, что не только я, но и мой папа – большой, сильный человек, прошедший войну, не раз смотревший смерти в лицо, – совсем не героическая личность, потому что боится умереть. В те поры допустить мысль, что смерти нет, что Спаситель Своими крестными страданиями даровал нам жизнь вечную, я был не в состоянии: оголтелое безбожие покалечило и мою душу.
В ноябре 1974 года наше семейное благосостояние заметно улучшилось: Светлана пошла работать. Знакомые маминых знакомых устроили ее в Фотохронику ТАСС. Правда, должность корректора была не слишком престижной и зарплата соответственно мизерной, но – лиха беда начало! Зная честолюбивый характер жены, ее добросовестность и аккуратность, я был уверен: дайте срок, и Света сумеет подняться по служебной лестнице. И не ошибся в своих прогнозах, очень скоро она стала редактором, а закончила свою служебную карьеру заведующей отделом фотохроники ТАСС. Но это будет гораздо позже, а тогда мы были просто рады тем небольшим деньгам, которые пополнили наш бюджет. Было решено отметить это знаменательное событие, тем более что был еще один предлог для семейного праздника. Торжественный ужин мы назначили на 5 декабря 1974 года. Только не подумайте, что мы праздновали День сталинской Конституции, поводом для нашего сборища послужило совершенно иное обстоятельство.
Дело в том, что на 6 декабря был назначен переезд младшей сестры Светы Юли в новую малогабаритную квартиру в одном из спальных районов Москвы. Она с мужем Сергеем и дочкой Наташей жила в пяти минутах ходьбы от нашего Дмитровского переулка, в самом начале Кузнецкого моста. В наши дни дом этот перешел во владение Театра оперетты, но в те далекие времена был обыкновенным коммунальным клоповником, каких немало сохранилось в самом центре нашей столицы. После Октябрьского переворота новая власть решала квартирные проблемы наводнивших столицу провинциалов, хлынувших сюда в поисках сытой жизни, следующим образом: перегородив большие и просторные комнаты вполне респектабельных квартир московских буржуев бесчисленными перегородками, она заселяла образовавшиеся клетушки пролетарской голытьбой. Там, где раньше обитала одна семья из четырех-пяти человек, теперь помещалось три-четыре семьи, и, таким образом, на этой жилплощади квартировало уже не 5, а 25 совграждан. Умели большевики превращать нормальное человеческое жилище в уродливого монстра. Вот почему габариты комнаты, где обитали Юля, Сережа и Наташа, отличались поразительной несоразмерностью отдельных ее частей. При длине 6 и ширине 2 м 20 см высота потолков здесь была больше 4-х. Невольно создавалось впечатление, что живут они на дне какого-то тесного ущелья. Новую квартиру, конечно, тоже нельзя было назвать слишком комфортабельной, но все же это была «двушка», кроме того, благодаря решению Моссовета передать дом под юрисдикцию Театра оперетты ребята наконец-то смогли вылезти из своего «ущелья» на свет Божий. Радость их была безграничной!
Одно плохо: громадный ковер, который Анна Сидоровна подарила своей младшей дочери, не соответствовал строительным стандартам 70-х годов прошлого столетия. Ни на пол нельзя постелить, ни на стенку повесить. И тогда было принято нелегкое, но единственно верное решение: переподарить ковер. Теперь его хозяйкой стала Светлана. Поэтому с утра 5 декабря мы с моим тезкой, мужем Юли, перенесли скатанного в трубу гиганта из дома № 2 на Кузнецком мосту в дом № 4 по Дмитровскому переулку. Расстояние небольшое, и много времени у нас эта операция не заняла, но все же я успел насладиться реакцией встречных пешеходов, которые с почтением уступали нам дорогу, глядя на ковер с изумлением и восторгом. Советский человек отвык от больших вещей в своем скромном, унылом быту, и все, что выходило за рамки каждодневной обыденности, воспринимал с благоговейным трепетом.