Несчастья сыпались на Кругловых одно за другим. Осенью арестовали мужа, и тетушку вместе с приемным сыном Германом (сыном дяди Саши от первого брака) выгнали из квартиры на Чистых прудах, позволив взять с собой только самое необходимое. Всю ночь Илечка с огромным чемоданом в руках и плохо соображавшим, что случилось, Германом мыкалась по Москве, пытаясь найти себе и пасынку хоть какой-то приют. Первым делом она бросилась к сестре на Капельский переулок, но Глеб Сергеевич сам ждал ареста со дня на день и не пустил их в свой дом. В конце концов Иля нашла пристанище у каких-то знакомых в деревне Новогиреево под Москвой.
Само собой, жену «врага народа» выгнали с работы, исключили из партии, а в довершение всех ее несчастий Герман, будучи верным пионером-ленинцем, написал, куда следует, заявление, в котором отрекся от своего отца, «врага народа», и от его жены.
Поражаюсь, как тетушка моя смогла все это вынести и не озлобиться. Когда через три с лишним года началась Великая Отечественная война, Эльза Антоновна снова вступила в партию и до самой своей смерти оставалась верна идеалам коммунизма. Сколько же внутренней силы было у этой маленькой женщины!.. И как жестоко исковеркала ее добрую душу бесчеловечная советская система!..
Приехав из эвакуации в Москву, я узнал, что, оказывается, хлеб может быть разным. Для меня он всегда был просто хлебом. Поэтому, когда мама спрашивала меня: «Сережа, тебе какой хлебушек дать? Черный или белый?..» – я неизменно отвечал: «Чени-бени…» Конечно, мама и в Крутихе пекла пироги (она вообще очень вкусно готовила и была большой мастерицей по части кулинарии), но пирог – это лакомство, а хлеб, по моему глубокому убеждению, должен был всегда оставаться просто хлебом. Кроме того, я узнал, что оказывается на свете есть очень вкусные желтые мячики, которые призывно пахли на всю квартиру и которые взрослые называли «мандаринами». А также темно-коричневые палочки, которые, если их долго держать в руках, начинали таять, пачкали пальцы и назывались загадочно – «шоколадкой»…
К сожалению, я страдал жесточайшим диатезом, его сейчас принято называть очень красивым словом – «аллергия», и мог на всю эту вкуснятину смотреть только издали: есть мандарины, шоколад и конфеты мне было категорически запрещено.
Помню, на Новый, 1953-й год (а мы жили тогда в Житомире) к нам приехала Иля и привезла с собой кучу новогодних подарков. К моему величайшему огорчению, все они были произведены на знаменитой кондитерской фабрике «Лайма». Марципановые и шоколадные фигурки, коробки конфет «Ассорти», плитки вкуснейшего рижского шоколада, россыпью конфеты «Мишка» и «Кара-Кум», всего не перескажешь, лежали под нашей елкой и дразнили одним своим видом. Я чуть не плакал, а брат Борька, по уши измазавшись в шоколаде, за обе щеки уплетал все это кондитерское изобилие с издевательским блеском в глазах. Вероятно, мои страдания были столь глубоки и очевидны, что мама махнула рукой: «Будь что будет!.. Ешь!..» Не помню, сколько конфет я тогда съел, ждал, что на следующее утро покроюсь с головы до пяток зудящими прыщиками, но ничего подобного не произошло: мой диатез сам собой закончился. Но почему-то с тех пор я совершенно спокоен к сладкому и любой шоколадке предпочту соленый огурец.
Развлечений в детстве у меня было совсем немного. Телевидения в ту пору не было, а в кино лет до шести я панически боялся ходить. Страшнее темноты, по моим младенческим представлениям, не было ничего. Поэтому, как только в зрительном зале гас свет, я начинал истошно орать, и маме приходилось уводить меня из кинотеатра. Не помню, что именно произошло, но однажды я все-таки поборол свой страх и посмотрел фильм с начала до конца. За это «мужество» я был вознагражден с лихвой. Фильм «По щучьему велению» мне так понравился, что я тут же, после окончания киносеанса, потребовал, чтобы мы с мамой вернулись обратно.
А может быть, в тот раз я пошел в кино не с мамой, а с кем-то из соседских мальчишек, и при сверстниках мне было стыдно демонстрировать свою слабость?.. Не помню. Но после того «исторического» киносеанса я уже не пропускал ни одного фильма, который шел в кинотеатре «Перекоп» в Грохольском переулке.
В конце 40-х – начале 50-х годов фильмов выпускалось немного, поэтому шли они в кинотеатрах месяцами, и мы смотрели их по нескольку раз. Самыми любимыми были фильмы про войну: «Мы из Кронштадта», «Сталинградская битва» и конечно же «Подвиг разведчика»!.. До сей поры звучит в ушах голос Кадочникова, который произносит секретный пароль: «У вас продается славянский шкаф?» – «Шкаф продан, осталась никелированная кровать с тумбочкой…»
Одним из традиционных и очень любимых мной развлечений были походы с мамой на Крестовский рынок. И знаете почему?.. На то были две причины. У самых ворот рынка бабки, закутанные в зимнее время платками до бровей, продавали красных петушков на палочке. Никакие «сникерсы», «баунти» и «твиксы» не могут идти в сравнение с этим необыкновенным лакомством! Взрослые вообще ничего не понимают в том, что такое настоящая сладость, они не способны ее оценить в полной мере. Им подавай конфетную обертку, и чтобы название фабрики на ней было напечатано, и какой сорт, и еще кучу других, совершенно не связанных с настоящим удовольствием глупостей. А красный петушок на палочке!.. Нет, нет и еще раз нет!!! Невозможно передать словами то наслаждение, которое ты испытываешь, держа во рту эту сладкую птичку!.. Она потихоньку становится все меньше, все тоньше, и ты время от времени вынимаешь ее изо рта, чтобы посмотреть, сколько же еще продлится это неслыханное удовольствие?! И лишь когда на гладко обструганной палочке не остается даже следов карамели, ты понимаешь: сказка окончилась. Это была первая причина, имевшая, так сказать, некий кондитерский привкус. И, признаюсь, не раз и не два мне удавалось удовлетворить желание, то есть уговорить суровую маму купить мне вожделенного петушка.
Вторую я бы отнес к разряду… интеллектуального удовольствия. Оговорюсь сразу, мне так и не удалось испытать его, и, скажу честно, я об этом горько сожалею. Слева от входа на рынок размещалось фотоателье, хозяином которого был самый настоящий горец: на плечах у него горбатилась бурка, на голове – лохматая папаха, на поясе висел огромный кинжал, а большие отвислые усы на смуглом лице придавали его облику суровую неприступность народа, совсем недавно спустившегося с Кавказских гор. И сколько мама ни говорила мне, что зовут этого фотографа не Шамиль, а Шмуль, я верил ей с оговорками. «Наверное, – думал я, – среди горцев, как и среди русских, тоже иногда попадаются евреи». Но не национальная принадлежность хозяина фотоателье привлекала меня. Прямо на улице перед входом в ателье висело огромное, как мне тогда казалось, панно, на котором был изображен джигит, скачущий на коне. Сильно увеличенная копия картинки с крышки коробки папирос «Казбек». Художественные достоинства полотна мало волновали меня. И на то, что передние ноги коня были гораздо длиннее задних, и на то, что горы за спиной джигита сильно смахивали на то, как я рисовал шторм на море, мне было абсолютно наплевать! Главным достоинством этого художественного произведения было то, что в том самом месте, где должно было красоваться лицо наездника, зияла дыра. Любой желающий мог вставить в эту дыру свое лицо и получить навеки свое конное изображение. И стоило это удовольствие всего 10 рублей. Но мама почему-то не хотела потратить такую незначительную сумму на то, чтобы сделать меня счастливым человеком. У одного из старших мальчишек нашего двора была такая фотография. Он наклеил ее на коробку папирос «Казбек» и с шиком всякий раз доставал из кармана, угощая приятелей. Ему завидовали все. Без исключений.
В раннем детстве я был очень болезненным ребенком. Ветрянка, корь, воспаление среднего уха, свинка, ангина… Короче, переболел всеми обычными детскими болезнями, кроме скарлатины. С этой дамой мне в жизни встретиться не довелось.
Я любил болеть. Пока у меня держалась температура, бегать по полу мне было запрещено. Поэтому родительская кровать на это время застилалась шерстяным одеялом, и меня пускали на нее вместе с игрушками. У мамы было много разных подушек – больших и совсем маленьких. Она называла их «думками». И вот с их помощью я мог превращать кровать в Северный Ледовитый океан и пускать мимо белоснежных айсбергов свой деревянный кораблик и пластмассовую лодочку с красным флажком на корме. На шерстяном одеяле бушевали шторма, дули холодные норд-осты, а моя флотилия отважно пробиралась к неведомым и неоткрытым пока еще островам. Вслед за этим те же подушки превращались в таинственные пещеры, где прятались мои оловянные солдатики, сражавшиеся с кровожадными разбойниками и лихими пиратами.
Для нас, малышей 40-х годов, заводские, красивые игрушки были редкостью. Шла война, и взрослым было не до игрушек. С набитым опилками зайцем, согласитесь, играть не очень-то интересно, а настоящих мальчишеских игрушек – раз, два – и обчелся. Оловянные солдатики, металлический пистолет, стрелявший пистонами, и грузовик, у которого все время отваливались колеса. И все же была у меня игрушка, которую я не променял бы ни на какие блага мира. Деревянная Царь-пушка!.. Она стреляла деревянными ядрами. Пружинка, правда, была у нее слабенькой, и ядра эти не вылетали, а вываливались из пушечного ствола и падали тут же на пол, рядом с колесами, – но какое это имело значение? Я нашел этой пушке совершенно новое, неожиданное применение. Стоило перевернуть ее набок, и пушечное колесо волшебным образом превращалось в руль автомобиля. Я мог часами сидеть за этим «рулем» и, фырча, бибикая, пуская пузыри, мчаться с бешеной скоростью на машине по улицам Москвы. Это была моя самая любимая игра!.. Мама говорила потом, что, когда я «сидел за рулем», она могла спокойно заниматься своими делами.
И еще… Была у меня в детстве одна заветная, несбыточная мечта!.. Сосед Володя являлся обладателем электрической железной дороги!.. Как она оказалась у него, я толком не знаю. Его родители получали американские посылки по лендлизу. Помню, там были разноцветные карандаши и вкусно пахнущие сигареты «Честерфильд». Может, в одной из этих посылок оказалась и эта фантастическая дорога. У меня тоже был паровоз, грузовая платформа и вагон типа «теплушки». Но, во-первых, эти монстры были сработаны из цельных кусков дерева, а попросту говоря, как и незабвенный Буратино, из полена, во-вторых, рельс к ним не полагалось, и, в-третьих, двигаться они могли только с помощью «ручной тяги». А у Володьки!.. Миниатюрный паровозик и такие же металлические вагончики ездили по самым настоящим рельсам. Дверцы и окошки открывались, и внутри вагончиков можно было разглядеть скамейки для пассажиров и даже полочки для ручной клади. У паровоза горели фары, а позади последнего вагона маленькие красные фонарики. Самый настоящий полосатый шлагбаум опускался, когда мимо него по блестящим рельсам, жужжа, пробегали за паровозиком маленькие вагончики, а паровозик протяжно свистел: «Берегись!» Эта дорога вызывала в душе моей неописуемый восторг и… жгучую зависть. Неужели и я стану когда-нибудь обладателем подобного чуда?! Нет, об этом не то чтобы заикаться, но даже мечтать было запрещено. Я сам себе запретил!..
И вот, когда моему сынишке исполнилось четыре года, я на Новый год подарил ему свою мечту!.. В «Детском мире» на площади Дзержинского купил большую картонную коробку, в которой лежали очень красивые, на мой взгляд, вагончики и совершенно потрясающий электровоз. С замирающим сердцем я в большой комнате на полу собрал рельсы, воткнул вилку в розетку и пустил это чудо бежать по кругу!.. В эту секунду, хотите верьте, хотите нет, я испытал такой восторг, какой не испытывал ни разу в жизни!.. Но, к моему ужасу, на Андрюшку дорога не произвела абсолютно никакого впечатления. Минуты три он равнодушно наблюдал за бегающим составом из трех вагончиков, после чего спокойно отвернулся, взял книжку, залез с ногами на тахту и занялся своим любимым делом – стал читать.
Кроме книжек, любимым развлечением зимой были коньки. Стоять на них я научился довольно быстро. Наверное, потому, что поначалу катался не на катке, а во дворе, где снег был плотно утрамбован машинами и пешеходами. Мои первые коньки, «снегурки», с широкими лезвиями и закрученными впереди носами прикручивались прямо к валенкам при помощи веревочек и самых обыкновенных палочек. Взрослые ребята с презрением смотрели на нас, малышню, потому что у каждого уважающего себя пацана должны были быть «гаги», некоторые называли их «дутышами», – только такие коньки достойны были украшать ноги уважающих себя «профессионалов». А на «снегурках» катались жалкие любители.
Про канадский хоккей с шайбой тогда никто и не слыхивал, поэтому мы играли в некое подобие русского хоккея с мячом. Помню, как, уже будучи взрослым, я завидовал мальчишкам, которые шли на каток, держа на плечах самые настоящие клюшки!.. Нам клюшками служили загнутые сучки деревьев или просто палки, к которым мы черной изолентой прикручивали фанерные дощечки, вырезанные из посылочных ящиков. Служили такие клюшки недолго, поэтому мы предпочитали и летом, и зимой играть в футбол. С футбольными мячами, правда, тоже были проблемы, но мы отнюдь не гнушались играть самодельными тряпичными мячами, сделанными из клубка старых носков, зашитых в мешочек из рогожи. По-видимому, я был слабым игроком, потому что место на футбольной площадке мне определили в воротах. Раз и навсегда! Так что слава Боброва прошла мимо меня уже в раннем детстве. Все дразнили меня «Хомичем», и я страдал невыносимо. Ведь Хомич стоял в воротах «Динамо», а мы всем двором болели за ЦДКА, вратарем которого был неповторимый Никаноров. Еще бы!.. Все наши отцы были военными, и мы открыто хвастались друг перед другом их боевыми наградами.
У дворовых мальчишек существовала своя «шкала ценностей» орденов и медалей. Так, например, медаль «За отвагу» ценилась выше, чем орден Красной Звезды и уж тем более орден Отечественной войны любой степени. Этими орденами были награждены почти все наши отцы. А вот скромную медаль, на которой был изображен танк и над маленькой красной звездочкой написаны гордые, волнующие слова, имели только двое. «Отвага»!.. Какое мальчишеское сердце могло остаться при этом равнодушным?..
Мой отец, помимо самых разных медалей и упомянутых выше орденов, был награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени и, чем я особенно гордился, так как ни у кого во дворе такого не было, орденом Богдана Хмельницкого. Это была серебряная звезда с портретом какого-то усатого дядьки с шаром на палке в руках. (Как я потом выяснил, палка эта называлась «булава».) Орден этот не прикалывался к орденской планке, а прикручивался прямо к парадному кителю, и носить его полагалось на правой стороне груди. Никто из ребят не знал точно, к какой категории следует этот орден отнести, но все сходились на том, что орден действительно солидный. А я втайне от всех считал его равным знаменитому ордену Победы, который был только у товарища Сталина и маршала Жукова.