Когда занятия в тот «исторический» для меня день закончились, мне было жаль покидать стены дома 3а в проезде Художественного театра и зачем-то идти в Кудрино. Как-то сразу он стал для меня родным и долгие годы таковым оставался – вплоть до переезда Школы-студии в новое помещение, которое уже не вызывает у меня былого трепета и кажется чужим.
Ощущение того, что ты находишься дома, в семье, возникало еще и потому, что старшекурсники относились к нам, «первоклашкам», уважительно и тепло. Выпуск 1959 года был воистину великолепен. Назову имена тех, кто учился тогда на 4 курсе: Алла Покровская, Татьяна Лаврова, Елена Миллиоти, Наталья Журавлева, Маргарита Жигунова, Нина Веселовская, Юрий Гребенщиков, Алик Филозов, Владимир Кашпур, Вячеслав Невинный, Евгений и Александр Лазаревы, Геннадий Фролов, Анатолий Ромашин… Подобного курса на моей памяти больше не было и вряд ли когда-нибудь будет. И всякий раз, сидя в зрительном зале и глядя, как они играют, я думал: «Как мне повезло, что я провалился на втором туре в Щуке». Только великая театральная Школа могла выпускать таких замечательных актеров, какими уже были… Да!.. Безусловно были, несмотря на свой не очень солидный возраст, студенты четвертого курса!
Как я их всех любил!.. Они были для меня тем идеалом, о котором я мечтал в своих театральных грезах. И первый их дипломный спектакль «Огни на старте» по пьесе Т. Раттигана стал моим любимым спектаклем в Студии на все времена. Если я был свободен от занятий, я бежал на спектакль и всякий раз получал огромное удовольствие. Как они играли!.. Нет, не играли, а жили на сцене по-настоящему, без скидок на неопытность и не слишком роскошные декорации. Действие происходило в Англии на авиабазе в годы Второй мировой. И когда Саша Лазарев в своем костюме цвета спелой вишни выходил на сцену, я верил: передо мной известный английский киноактер. А какой трогательной была Аллочка Покровская! Или Гизо Гамреклидзе! Да все без исключения. Их курс отличался удивительным чувством ансамбля, а ведь это были яркие, незаурядные личности!.. Ради общего дела они способны были свои личные амбиции спрятать в самые отдаленные уголки своей души или просто оставить за кулисами.
Даже студенты, не выходившие на сцену, помогали своим товарищам, как могли. Действие пьесы происходило в доме рядом с аэродромом. Найти запись шума авиационных моторов ребята не смогли, и тогда на выручку постановщику А.М. Кареву пришел не занятый в этом спектакле Слава Невинный. Он придумал трюк, который своей простотой и гениальностью потряс меня. Никто из зрителей не догадывался, что натуральный гул турбовинтовых моторов создает Слава при помощи студийного рояля, стоящего за кулисами. Пальцами он нажимал на клавиши самого нижнего регистра, создавая абсолютную иллюзию пролетающих над головами тяжелых бомбардировщиков. Голь на выдумки хитра! При этом Слава как настоящий художник импровизировал, и звуки взлетающего и садящегося самолета у него отличались друг от друга. Невинный никому не доверял этой ответственной работы и был полноправным участником каждого спектакля, хотя на сцене так ни разу не появился.
На примере этого курса я понял, что такое «сверхзадача» и какой поразительный эффект возникает, когда все и все на сцене подчинены осуществлению этой сверхзадачи в каждую секунду сценического времени. Мы учились не только у своих педагогов, но и у старшекурсников тоже.
Третий курс под руководством П.В. Массальского тоже был богат яркими актерскими индивидуальностями. Имена говорят сами за себя: Марина Добровольская, Гена Ялович, Валя Буров, Леночка Ситко, Валя Попов, Гена Портер, Роман Вильдан, Валя Никулин и конечно же самый знаменитый впоследствии студент этого курса Володя Высоцкий.
Один из дипломных спектаклей этого курса до сих пор сохранился в моей памяти – «На дне» М. Горького. Пройдет всего семь лет, и на сцене Художественного театра я сам буду играть Актера в знаменитом спектакле К.С. Станиславского. Эта роль станет моей самой любимой на долгие годы. С 1966 года и до тех пор, пока спектакль не снимут с репертуара, я сыграю ее больше двухсот раз. А в дипломном спектакле Школы-студии, поставленном П.В. Массальским, Актера играл Никулин, и играл замечательно. Я вообще считаю, что Валя – недооцененный артист. Он обладал уникальной индивидуальностью. Бывало, подойдет, положит руку тебе на плечо и эдак многозначительно, словно от того, что ты скажешь, зависит его дальнейшая судьба, спросит: «Ну что, старичок?..» А услышав в ответ такое же многозначительное: «Ничего, старичок…» – покачает головой и отойдет от тебя с таким видом, будто только что выяснил для себя что-то очень значительное, жизненно важное. Совсем как у Гоголя в «Ревизоре»: «Бывало, спросишь его: „Ну, что, брат Пушкин?" – „Да так, – отвечает, бывало. – Так как-то все…" Большой оригинал!»
И хотя многие считали, что большую часть своей оригинальности Никулин играет напоказ, мне кажется, что, даже если это и так, лучше подобный наигрыш, чем скучное, однообразное пребывание на сцене. Рассказывают, что однажды О.Н. Ефремов запретил Никулину его «штучки». И что же? Валя стал таким неинтересным и потерянным, что Олег Николаевич смирился: «Ладно, продолжай… выпендриваться». Последнее слово, как утверждает источник, было иным, но Валя обрадовался так, словно выиграл миллион: его «штучки» стали его органикой. Без них он уже не мог существовать.
Блистательно играл Барона Роман Вильдан. В кино я видел Качалова в этой роли, на мхатовской сцене – Массальского и Владлена Давыдова, и должен сказать: исполнение Романа ничуть не уступало игре знаменитых актеров. Посмею предположить, что в нем было больше истинного драматизма, чем, скажем у В.И. Качалова, который восхищал прежде всего яркой характерностью. Вильдан же вызывал в зрительном зале сопереживание. Настену играла Аза Лихитченко, хорош был Жора Епифанцев в роли Васьки Пепла. А Володя Высоцкий в роли Бубнова, как живой, стоит у меня перед глазами, и его знаменитая реплика: «А ниточки-то гнилые…» – до сих пор звучит у меня в ушах.
Высоцкий еще не был знаменит на всю страну, но уже начал писать стихи и перекладывать их на музыку. Первая песня, которую я услышал в его исполнении, была: «На Тишинском на базаре шум и тарарам…» Осенью во всех театральных вузах устраиваются вечера первокурсников. На этих вечерах каждый курс должен показать свой «капустник». В «капустнике» 58-го года 3-й курс Школы-студии сыграл театрализованный вариант именно этой песни. Мы не знали, кто автор музыки и стихов, впечатление было такое, будто третьекурсники исполняют какую-то блатную песню.
Но самое большое удовольствие мы получали, когда в Школу-студию приходил ее недавний выпускник Женя Урбанский. Приходил с одной-единственной целью – попеть. К нему присоединялась потрясающая компания: Гена Фролов, Валя Никулин и Володя Высоцкий. Укрывшись от любопытных глаз на черной лестнице между вторым и третьим этажом, а точнее, между мужским и женским туалетом, они пели. Но как!.. Сердце замирало от восторга. Пели русские народные песни, негритянские блюзы и первые песенные опыты Высоцкого… Я вспоминаю об этом и сам себе завидую: неужели я живьем слушал этот уникальный квартет? Невероятно!
И еще одно объединяло всех студентов в одну семью независимо от порядкового номера курса – ЧИКИ-РОМА! Это был любимый вид спорта всего мужского населения Школы-студии. Правила и инвентарь были просты. В аудитории расчищалось от мебели игровое пространство, ставились два фанерных ящика, в которых по почте совграждане пересылали из города в город продуктовые и галантерейные посылки. Две команды, по два спортсмена в каждой, старались при помощи ног забить теннисный мячик в эти импровизированные ворота. Силовые приемы, кроме подножек и ударов по ногам, были разрешены. Эдакая смесь нынешнего мини-футбола и хоккея без клюшек.
Долгое время чики-рома находилась под запретом. Если кто-то из ответственных лиц заставал студентов за этим занятием, начиналось выяснение отношений с завхозом, руководителями курсов и, наконец, с ректором. На доске объявлений появлялись суровые приказы папы Вени с предупреждениями, что, «в случае повторного нарушения дисциплины, будет поставлен вопрос о дальнейшем пребывании в стенах Школы-студии». Далее шел список провинившихся. Но предупреждения не помогали. В чики-рому играли и, казалось, будут играть вечно последующие поколения будущих актеров. Но, как говорил А.П. Чехов: «Все на этом свете пропадало и будет пропадать». И чики-рома ушла в небытие, как и те, кто стоял у ее истоков: народный артист СССР В.М. Невинный, народный артист РСФСР Анатолий Ромашин, заслуженный артист Юрий Гребенщиков и многие-многие вошедшие в историю советского театра люди.
Наступил момент, когда положение стало нестерпимым. Нужно было либо уволить почти весь мужской состав Школы-студии, либо разрешить недозволенное. Комитет комсомола обратился к ректору с просьбой придать увлечению студентов официальный статус. После споров и препирательств Вениамин Захарович разрешил-таки провести 1-й чемпионат по чики-роме. Официальными чемпионами стали студенты 2-го курса В. Шибанков и И. Соловьев.
Мастерством мы занимались утром с 9 до 12 часов или с 19 до 22. В 12 – часовой перерыв на обед, потом лекции, а с 14.30 до 18 часов – занятия по сценической речи, сцен-движению и танцу. Педагоги у нас были замечательные. Вениамин Захарович обладал даром собирать вокруг себя людей талантливых, в своем роде выдающихся.
Представить Школу-студию конца 50-х – начала 60-х годов без Веры Юлиановны невозможно. Хотя для меня так и осталось тайной, какую должность она занимала. Эта маленькая женщина была в курсе всех наших дел. Когда на третьем курсе я решил жениться, но, насколько помню, ни с кем этой новостью не успел еще поделиться, она завела меня в «Парткабинет» (так называлась маленькая тесная комнатка, в которой была ее штаб-квартира и где проводились занятия по сценречи и мастерству) и сурово осудила мое намерение. Откуда она узнала о нем, не знаю, но факт ее удивительной осведомленности налицо. Вера Юлиановна была эдаким сборщиком информации о студенческом житье-бытье, но я не помню ни одного случая, когда бы из-за нее кто-нибудь пострадал. Скорее наоборот. Бывало, что она выступала в качестве защитницы и ходатая, как это случилось с моим однокурсником Аликом Маланьиным.
Мария Степановна Воронько – наш первый педагог по танцу и ее аккомпаниатор Антонина Селиверстовна. Более непохожих друг на друга людей трудно себе представить. Одна – взрывная, темпераментная, земная. Другая – лиричная, все время уносящаяся в заоблачные выси своих девических грез с вечной папиросой в углу рта. Когда Мария Степановна объясняла нам то или иное движение, в работе аккомпаниатора наступал перерыв. Антонина Селиверстовна пользовалась возникшей паузой и закуривала очередную беломорину. Объяснив и показав, что и как надо делать, например «батман-тандю», Мария Степановна возглашала: «И!..» – ожидая, что тут же последуют музыкальные аккорды, но… Ни звука в ответ. Все поворачивали головы в сторону рояля, и тишина взрывалась дружным хохотом. Антонина Селиверстовна, подперев подбородок кулачком, попыхивая папироской и устремив глаза куда-то далеко в безоблачную синеву осеннего неба, тихо улыбалась чему-то своему, потаенному. «Антонина Селиверстовна!» – грозно взрывалась Мария Степановна, и тут же без всякой паузы начинали звучать аккорды вступления. Иногда, правда, окрик Марии Степановны был настолько грозен, что Антонина Селиверстовна смертельно пугалась, и мундштук папироски предательски соскальзывал в рот, так что из сложенных в трубочку губ торчал только тлеющий кончик «беломорины».
Мы ее не просто любили, мы ее обожали. Еще и потому, наверное, что Антонина Селиверстовна обладала одним из основных достоинств всякого мало-мальски интеллигентного человека – самоиронией. Женскую привлекательность она потеряла давным-давно, но это не мешало ей подтрунивать над собой с обезоруживающей откровенностью. «Бывало, лежу я в ванне, – рассказывала она, – во рту у меня папироса. Заходит муж, чтобы спинку мне потереть, и говорит: «Ты у меня, Антонина, как жаба!..» А я отвечаю ему: «Никакая я не жаба. Я – тихоокеанский пароход!» Мы хохочем, а она улыбается, довольная, что сумела нас развеселить. И не испытывает при этом ни капли смущения.
Мария Степановна была полной противоположностью своей мечтательной, рыхлой подруге. Всегда аккуратно одетая и причесанная, натянутая, как струна, она потрясла нас уже на первом занятии. Показывая танцевальные позиции, Мария Степановна для пущей наглядности подняла юбку значительно выше колен, почти полностью обнажив стройные, красивые ноги. В те далекие годы еще не было нынешней «свободы нравов», и многие густо покраснели. Я в том числе. Заметив наше смущение, Мария Степановна сокрушенно произнесла: «Да, милые мои… Ножки, как у девочки, морда, как у лошади!..» Ну, разве можно было после такого признания ее не полюбить?!
Быстро переодевшись, не успев остыть после занятия танцем, я побежал в «Парткабинет» на первый урок по сценической речи. Эту дисциплину нам преподавала молоденькая, очень хорошенькая А.Н. Петрова, вечно румяная, будто она стесняется чего-то. Это сейчас Анна Николаевна – ведущий специалист по своему предмету у нас в стране и за рубежом, а пятьдесят с лишним лет назад мы были ее первыми воспитанниками. Как выяснилось несколько позже, она была беременна и стеснялась своего растущего живота. Вторым педагогом была женщина, как говорится, «в возрасте»: строгая, прямая, с тугим пучком седых волос на затылке, очень похожая на классную гимназическую даму. И даже фамилия у нее была какая-то ненашенская – Леонарди!.. Временами казалось, она нечаянно заглянула в Школу-студию из прошлого века. Но пробыла она с нами недолго.