Я вдруг совершенно успокоился и начал читать. Не знаю, как это выглядело со стороны, но чувствовал я себя… хорошо. А в зале стояла плотная напряженная тишина. Не сочтите за похвальбу, но ведь из-за чего-то меня все-таки приняли в студию Художественного театра?..
«Неужели и жизнь отшумела, отшумела, как платье твое?..» – закончил я читать и посмотрел прямо в глаза Радомысленскому. Он сидел точно напротив меня. Возникла пауза, в которой я не знал, что делать. Продолжать свою программу или дождаться пожелания кого-то из комиссии? Меня выручил А.М. Карев. «А как у нас обстоят дела с голосом? – рявкнул он. – Есть у вас что-нибудь не такое интимное?» – «Маяковский. „Разговор с товарищем Лениным"», – громко отрапортовал я. Об этом мы с Женей договорились заранее: если попросят послушать голос, буду читать Владимира Владимировича. «Давайте Маяковского!» Бас у Карева был знаменитый. «Но я не с начала начну, потому что там начало тоже не очень…» Договорить он мне не дал: «Начинайте, откуда хотите! Не тяните кота за хвост!»
И прямо в лицо Александру Михайловичу я гаркнул, что есть мочи: «Товарищ Ленин! По фабрикам дымным, по землям, покрытым и снегом, и жнивьем, вашим, товарищ, сердцем и именем думаем, дышим, боремся и живем!..»
Карев даже отпрянул. Лицо его искривила гримаса, которая выражала все, что угодно, но только не восторг, и он прогремел: «Молодой человек, я не глухой!» А потом добавил, но уже гораздо тише: «Я думаю, довольно. Все ясно». – «По-моему, тоже, – поддержал его Вениамин Захарович. – Спасибо. Садитесь».
Как! А Достоевский? А Беранже? А Тютчев? А Пушкин?..
Я сел на свой стул, не понимая ничего… Хороший это знак или дурной?.. Понравилось мое исполнение или нет, хорошо я читал или ужасающе?.. Началась самая настоящая мука: набраться терпения и ждать окончательного приговора после того, как прочитают все мальчики, все девочки. Сколько это продлится по времени? Бог весть.
Других ребят из нашей «десятки» я слушал вполуха. Как вдруг… «Владимир Привальцев!» – вызвал Радомысленский. На площадку вышел невысокий парень: волосы «дыбиком», брови «домиком», в печальных небесно-голубых глазах застыло недоумение: а я сюда как попал и зачем? «Сергей Есенин. „Песнь о собаке"», – просто сказал он и начал читать. Тихо, спокойно, как говорится, без выражения, но с таким содержанием, с таким спрятанным глубоко под сердцем настоящим чувством, что все, сидевшие в зале, притихли, боясь пропустить в этом негромком чтении малейший нюанс. А когда он так же невыразительно произнес: «И так долго, долго дрожала воды незамерзшая гладь…» – я не выдержал и заплакал. Ничего не мог с собой поделать, только вытирал ладонями слезы, ползущие по щекам.
Так я познакомился еще с одним будущим моим однокурсником Володей Привальцевым. Потом, уже в театре, он станет для меня настоящим другом.
Благодарю Господа, что Он распорядился так, чтобы я читал в этой «десятке» первым. После Привальцева, я бы не смог произнести ни слова.
Мы покинули зал, и началось мучительное ожидание. Ждать пришлось долго. Результаты мы узнали только где-то около одиннадцати.
Родители волновались ужасно, и мне приходилось каждые полчаса бегать на первый этаж и звонить из телефона-автомата, чтобы сообщить: ждите, пока ничего не известно.
Наконец из дверей Большого зала потянулись уставшие, но довольные собой, исполнившие долг педагоги, а за ними с заветной бумагой в руках заведующая учебной частью Школы-студии Наталья Григорьевна. Мы все гуртом побежали за ней по лестнице на третий этаж. В холле она остановилась и, чуть грассируя, прочитала то, чего все ждали с таким нетерпением: «К общеобразовательным экзаменам допускаются…»
Я не ослышался? Она назвала фамилию Десницкий! Значит, я прошел! Но это невероятно! Этого не может быть!.. Первой поздравлять меня бросилась Женя. Она обнимала, целовала меня, кричала в ухо какие-то слова… А я, совершенно ошалевший, не мог до конца понять, что же произошло. Открыто выражать свой восторг было неудобно, да и сил, честно говоря, для этого не осталось. И, странное дело, самого восторга я почему-то тоже не ощущал. Была только страшная усталость и… пустота. Я сам удивился своему состоянию. Все вокруг стало неважным, и волна полного равнодушия накатила на отупевший мозг.
Из телефона-автомата позвонил сначала на Мархлевского, чтобы сообщить радостную новость. Потом набрал номер Астангова. Алла Владимировна тут же сняла трубку. «Простите, что так поздно, но нам только что объявили…» – начал я заранее заготовленную речь, но договорить она мне не дала: «Прошел?». – «Да!» – выпалил я. «Ну, слава Богу!» Даже по телефону я услышал, как она обрадовалась. Трубку выхватил Михаил Федорович: «Молодец! Ведь ты сам… Понимаешь, сам! Стать студентом с чьей-то помощью просто, а вот стать хорошим артистом по протекции – невозможно. Поздравляю! Что молчишь?!» Я растерялся и промямлил: «Спасибо вам большое… За все». Астангов расхохотался: «Ты представляешь, Аллочка, он не понимает, что выиграл миллион!» Умом-то я понимал, но поверить в реальность свершившегося не было сил. «Ну, все!.. Завтра мы уезжаем в Рузу, до осени уже не увидимся. В сентябре, как приедешь, звони. Обнимаю тебя, будь здоров, студент!..»
«Кому это ты звонил?» – поинтересовалась Женя. «Астангову», – скромно ответил я, испытывая огромное наслаждение при виде вытаращенных от изумления карих глаз моей добровольной помощницы.
Мы пошли на Мархлевского пешком. Была теплая июльская ночь, и звезды на безоблачном небе едва пробивались сквозь мутный свет уличных фонарей. Вот бы и моя будущая жизнь в театре была бы такой же безоблачной… Ах, если бы!..
Нас с Женей ждали: стол в комнате Галины Ивановны был празднично накрыт. Глеб Сергеевич успел до нашего прихода на четверть опустошить бутылку коньяка. Мама сидела на диване под высоким торшером и… плакала. «Мамочка! Что ты? – удивился я. – Радоваться надо, а ты слезы льешь!» Мама громко всхлипнула и, вытирая намокшие глаза, виновато посмотрела на меня: «Прости, но я только что, вот в эту самую минуту, поняла, что в сентябре ты уедешь от меня…» Иногда родители капризничают хуже младенцев.
Галина Ивановна была вне себя: «Веруня! Ты хотя бы понимаешь, что говоришь?! Твой сын поступил в лучший из всех театральных вузов. А она нюни распустила!.. Глеб, открывай шампанское! Ох и напьюсь же я сегодня!..» Мама попыталась сопротивляться: «Тебе же завтра с утра на работу». – «Плевать! Ну, Сережка, за тебя!.. И за твою мать – дуру набитую!»
Утром следующего дня я проснулся со странным ощущением: вчера произошло что-то очень хорошее. Но что?.. В голове шумело от выпитого накануне шампанского. Три бокала на пустой желудок оказались для меня суровым испытанием. Потому я не сразу вспомнил подробности вчерашнего вечера и слова, сказанные Натальей Григорьевной: «К общеобразовательным экзаменам допускается Сергей Десницкий». Перевожу на нормальный человеческий язык: «Товарищ Десницкий, мы принимаем вас на первый курс актерского факультета Школы-студии им. Вл. И. Немировича-Данченко при МХАТ СССР им. Горького». Ура!!! Тупая боль в затылке заставила меня умерить телячий восторг. И мне вдруг стало казаться, это случилось не со мной, а с кем-то другим, а я наблюдаю за этим другим как бы со стороны.
Лишь через три дня, когда я ехал на консультацию по литературе, ко мне пришло реальное осознание. Я стоял в вагоне метро и от нечего делать разглядывал свое отражение в стекле. И вдруг!.. В голове мелькнула мысль: человека, которого я вижу в отражении, три дня назад приняли в Школу-студию. Счастливчик! Но ведь это же я отражаюсь, этот счастливчик – я!..