— Коли я бы знал, то волхвом бы заделался, — я поежился и обхватил себя за плечи. Холодно уже по ночам на улице, мать вашу. — Васька, отведи Сергея в ваши покои, пущай отдыхает. А сам переоденься и ко мне ступай, да не задерживайся.
— Еще что случилось? — Милославский нахмурился, помогая вставать постанывающему Волкову, который пока был явно ни на что не годен, но, самое главное, жив. Насколько здоров, утром посмотрим.
— Едва не удавили меня, Вася, — я провел руками по горлу. — Потому я в горницу и выскочил. Отбиться сумел, и тут Сергея увидел. Хватит болтать, поторопись, — и я направился обратно к себе.
В горнице лучина давно догорела, но было уже достаточно светло, чтобы сориентироваться и зажечь пару лучин, которые я понес в спальню. Пристроив лучины над плошками с водой, я подошел к ложу, на котором лежало темной кучей крупное тело. Тело признаков жизни не подавало, и, прежде, чем им заняться, я оделся. После этого, перевернул его на спину, и вытащил из груди кинжал. Всю постель надо будет менять, кровь со шкур и простыни, наброшенной на пахнувший какими-то травами матрас, отстирать явно не смогут, да и сам матрас менять придется. Но это уже не мое дело, и я решительно принялся обшаривать одежду трупа, в надежде найти хоть что-нибудь, что пролило бы свет на это ночное происшествие.
Кроме немалого количества монет, зашитых в пояс и удавки, которой меня чуть не отправили на очередное перерождение, ничего найти не удалось. Да и самого мужика я не знаю, и ни разу не видел, хоть и весьма внимательно рассмотрел его лицо.
— Это Хома Черный, — раздался голос Милославского от двери. Надо же, я так увлекся, что на этот раз не расслышал скрипнувших петлиц.
— Откуда он? — я бросил пояс с монетами на сундук и повернулся к Ваське.
— Из Москвы, — Милославский подошел поближе и еще раз внимательно рассмотрел тело. — Я его видел, когда по поручению великого князя княгине Марии Ярославне весточку передавал. Он на подворье монастырском все ошивался.
— Что? — я уставился на него, пытаясь сообразить, что он мне только что сказал. Княгиня Мария, бабка Ивана Молодого, ненавидела лютой ненавистью свою первую невестку. Могла ли она свою ненависть перенести на внука? Вообще-то могла. Вся ее жизнь была связана со скандалами, которые, казалось, никогда не закончатся. И практически было доказано, что она отравила Марию Борисовну мать Ивана. На старости лет свихнулась и решила внука приговорить? А почему нет? Вот только как быть с тем, что Зойку она вроде бы недолюбливает. Что это, попытки подставить старую княгиню, или новая борьба потомков Дмитрия Донского, которая, прервется лишь во время царствования Ивана Грозного, который уже к этим самым потомкам будет иметь лишь опосредованное отношение? Или старая княгиня снова вспомнила то унижение, которому подвергли Москву, заставив Ивана третьего жениться на тверчанке, и теперь, когда сын ненавистной невестки вернулся в Тверь, крыша у бабки протекла, и она решила, что пускай лучше будет Васька править, Зойкин сын, чем отродье тверчанки малохольной? Я выпрямился и бросил почищенный одеждой Хомы кинжал на пояс с монетами. Да какая разница? Иван Молодой обречен. Его все равно убьют рано или поздно. Слишком многим он мешает только лишь фактом своего существования.
Остается, правда, еще крохотный шанс, что отец позволит проявить себя, и точно уверится в своем желании посадить именно меня на великокняжеский престол. Потому что, если он этого не сделает, все недоброжелатели почувствуют, что у них развязаны руки. И что мне делать? Жить, постоянно оглядываясь? Ладно. Пока шанс, про который я только что подумал остается, я подожду. Все решится в ближайшие пару недель. Только вот, что я буду делать, если все-таки отец вместо самостоятельного правителя Твери захочет видеть на моем месте всего лишь послушную марионетку? Я пока не могу об этом думать, пока не могу.
— Прибери здесь все, — Милославский кивнул. Между его бровей залегла складка, словно он о чем-то мучительно размышлял, а я снова остро почувствовал свое одиночество.
Пока у меня «прибирались», я бесцельно слонялся по двору, вместе с челядью встречая рассвет. От бессонной ночи болела голова и мысли никак не складывались в четкую картину. Слишком большое темное пятно всегда окружало Ивана Молодого, слишком мало о нем было известно. По большей степени только то, что он вообще существовал.
Топот копыт отвлек меня от горьких раздумий. Во двор влетел гонец, отправленный мною с письмом к Ивану третьему, следом за Кошкиным-Захарьиным.
— Ответ от Великого князя московского Великому князю Тверскому, — пафосно произнес он, вот только поспешил слегка. На княжество меня еще не венчали. Тем не менее, криво усмехнувшись, я забрал письмо и направился в горницу, увидев, что работа по уборке завершилась. На столе был накрыт нехитрый завтрак, на который я снова смотрел с подозрением, из-за разыгравшейся паранойи.
Открыв письмо, я принялся пробираться через витиеватую манеру славянкой письменности. Прочитав до конца, я медленно вернулся к первой строчке и прочел еще раз. Затем схватил стоящий на столе кубок и швырнул его об стену. Великий князь Московский не одобрил мое предложение попробовать поэкспериментировать в создании регулярного войска из оставшихся со мной парней. Отец посоветовал не маяться дурью, а следовать его указаниям, и в качестве вишенки на торте приписка, что повторного неповиновения он не потерпит.
Добирались мы до Форли, как мне казалось, целую вечность. Но, к счастью, без особых приключений. Останавливались, как я и предполагала ранее, исключительно в низкосортных гостевых домах или в домах при местных храмах. Никому из хозяев этих убогих жилищ ни мое имя, ни истинная цель путешествия не сообщалась, хотя они и пытались узнать, откуда едет столько народа, да еще в сопровождении вооруженной охраны. Но Чезаре дотошно объяснял, что чем меньше они будут знать, тем лучше сохранятся. Подобных нам путешественников было довольно много, поэтому все махали рукой, но за нами то и дело приглядывали, ведь экипировка папской армии слишком бросалась в глаза. Случалось и такое, что на ночлег приходилось останавливаться и в небольших пролесках под открытым небом.
Я не мешала Чезаре определять наш маршрут, безропотно терпя неудобства, прекрасно понимая, что настаивай я, как сеньора Форли, останавливаться в более подобающих местах, соответствующих моему титулу и происхождению, то он точно не мог бы гарантировать, что довезет в целости и сохранности до дома. Вианео вообще было без разницы, где спать и что есть. Все свое свободное время он проводил, пичкая меня разными травками, часть из которых, судя по ощущениям, была с наркотическим содержимым, задавая наводящие вопросы, заставляя вспоминать что-то из прошлой жизни. На общеизвестные факты ответы я знала, что вполне устроило доктора, который все больше проникался чисто научным интересом к своей пациентке.
Единственное, что испортило мое и так не совсем радужное настроение, усугубляющееся длительным нахождением в седле — это тот сброд, который, по какой-то мне не совсем понятной причине, собрал Риарио и выпроводил из замка. Лично я бы их там и оставила, особенно после того, как они начали качать права, намекая, что мне не положено путешествовать подобно бродяге, буквально побираясь по монастырским домам. Я, конечно, понимаю, что не на такую дорогу они рассчитывали, надеясь побывать в богатых домах, послушать разные сплетни и завести новые связи. Внимательно выслушав Ванессу, которая путаясь, старалась объяснить, чем именно не довольны были женщины из прислуги, и потом довольно резко послала их в… Рим. Обратно. А если они чем-то не довольны, то могут катиться на все четыре стороны, кроме этой рыжей девки, потому что она знает довольно много компрометирующих деталей моей биографии, и катиться она может только хладным трупом с горочки по дороге к первому же встреченному нам на пути городу. Мой ответ их конечно же не устроил, но любые видимые недовольства сразу же прекратились. Я их оставила в Имоле, в которую даже не заезжала, несмотря на встречающую делегацию из местных шишек, надеясь, что Риарио по дороге в Форли заскочит в подвластную ему территорию и наведет порядок в этом бабском гадюшнике. А вот мне истинная цель их появления на моих землях была не понятна и вызывала только раздражение. Ни лошадей, ни телег я вместе с прислугой не оставила, лишь сгрузила их возле ворот и велела выкинуть личные вещи. Хотя сама не до конца понимала почему так на них окрысилась, но с женской логикой вообще лучше не спорить. Имола меня не интересовала от слова совсем, на данном этапе моей жизни, конечно. Начинать надо разбираться сначала с одним городом, а потом только браться за другой.
Хотя во время дороги я и убедилась в том, что Ванесса была не причастна ни к чему, в чем я ее подозревала, но осадок, как говорится, остался. А Риарио я точно проломлю его темную голову, потому что эта сволочь прекрасно обо всем догадался, но мне не сказал ни слова, чтобы хоть как-то утихомирить разыгравшуюся паранойю. Видимо, с супругой он, в принципе, общается мало, но в такой ситуации мог бы и поделиться информацией, что убийца дворецкий, ну, практически.
На одной из стоянок, я попросила ее написать что-нибудь в моем присутствии, чтобы прямо здесь разобраться во всем, и прикопать где-нибудь рядом, если мои подозрения подтвердятся, благо местность была пустынная. Она, разревевшись, взяла перо и детским неаккуратным почерком накарябала свое имя на предоставленном клочке бумаге. Кололась Ванесса быстро, мне даже ничего спрашивать не пришлось, как она сама вылила ведро информации вперемешку со слезами. Оказывается, она не брала уроки каллиграфии, вместо себя подогнав для этого дела своего брата — Луческу, который был вторым по значимости в личной охране Риарио, и довольно быстро пробирался вверх по социальной лестнице. Еще бы немного времени, и он стал бы полноценным капитаном, что позволило бы убраться подальше из занюханной дыры, вроде Форли. Ему же владение письмом было нужнее, нежели ей, заявила Ванесса напоследок. Ну, тут она, конечно права. По сути, только в Италии на женщин не смотрели косо в это время за владение грамотностью. В других странах, и русских княжествах это не было исключением, образование у женщин считалось совсем необязательной и даже вредной вещью. За постыдным действием подмены брата с сестрицей однажды застал Риарио, но пообещал после долгих уговоров, что не расскажет об этом Катерине, которая будет рвать и метать, когда узнает, что Ванесса ослушалась ее приказа.