Но проверить надо. Я подергала ручку двери, ведущей в нежилое крыло, – заперто. В сторону кладовки и подвала смотреть избегала, но там Ксюши точно не будет, к тому же двери заперты.

Она стояла на лестнице. Стояла и смотрела; терпеливо ждала, когда я обращу на нее внимание. Не Ксюша, нет. Другая девочка в длинном светлом платье. Убедившись, что я смотрю на нее, она развернулась плавно и изящно, как маленькая балерина, и пошла наверх.

«Ксюша!»

Я рванула вслед за призрачной девочкой. Бежала так быстро, как только могла, но, когда оказалась на втором этаже, увидела, что никого в коридоре нет. Призрак исчез, растаял, как и полагается призракам.

Дверь в детскую была приоткрыта. Я не могла припомнить, была ли она прежде закрыта или нет. Дочка спала на спине, раскинув руки и ноги, как морская звезда. Одеяло неопрятной кучей валялось на полу. Краем сознания я отметила, что куча эта слишком велика, но тело действовало быстрее мысли. Желая закутать дочку, я взялась за одеяло и подняла его…

Не должна была пугать Ксюшу, ребенок спал, это недопустимо, но что я могла поделать? Есть вещи кошмарные, невыносимые, и единственное, что ты можешь, – это кричать, плакать, исторгая из себя ужас.

На полу передо мною сидел мальчик. Маленький, примерно лет трех или около того, очень бледный, отчего темные глаза его казались еще темнее, еще больше. Черные брючки, белая рубашка с кружевным жабо, черные башмачки – сидел он, съежившись в комок, прижав колени к груди, обхватив себя. Стоило мне убрать одеяло, мальчик резким, ломаным движением вскинул голову и открыл рот, точно собираясь завопить.

Одеяло выпало из моих рук, я попятилась, пытаясь обуздать, побороть свой ужас.

– Мамочка! – Ксюша подскочила в кровати. – Ты чего кричишь? Ты меня напугала!

Она сонно терла глаза, а я приказывала себя заткнуться, обратить все в шутку, дышать ровнее… Но вместо этого пролепетала, ненавидя себя за эту сцену, за то, что пугаю ребенка:

– Я видела мальчика. Он был здесь. – Я посмотрела на одеяло. Теперь это вправду было просто лежащее на полу одеяло, плоское, никакого бугра под ним. – А до этого была девочка.

Дочка внимательно смотрела на меня.

– Это правда, мамочка? Ты видела?

Я молча прикрыла глаза, что должно было означать «да». Сил говорить не было. В горле пересохло, и мне казалось, что я грохнусь в обморок. Живот стал каменным, тяжелым, и я присела на край кровати.

Ксюша погладила меня по руке, села ближе, обняла.

За окном раздался перестук капель – сначала негромкий, как горошины по полу, потом все громче. Небо больше не могло удерживать потоки воды, и они низверглись, пригибая к земле цветы, деревья, травы. Мне тоже хотелось плакать, но я не могла позволить себе слез: говорят, что вид плачущей матери крайне губителен для маленького ребенка. Мама плачет – мир рушится.

Мой мир разваливался на глазах, пусть хотя бы Ксюшин будет целым.

Некоторое время мы сидели, обнявшись, и дочь гладила меня по спине.

– Все будет хорошо, – проговорила она серьезно, как взрослая.

– Папа привезет роллы и пирожные, которые ты любишь.