— Наш святой долг все изменить!

Публика сорвалась на аплодисменты, крик и топот, словно благодаря словам их жизнь уже изменилась. Оратор ждал. Его бледное лицо светилось вдохновением и верой. А затем, убедительно и неудержимо, со сцены на в уши людей полились обещания. В дымном, вонючем воздухе пивнушки наливался сиянием серебра и золота купол рая, под которым каждый обретал счастье, богатство и право на святую месть.

Бессонная, полная опасностей ночь обострила мои чувства, я совсем по-новому посмотрел на сидящих за длинными столами людей. Лавочники, рабочие, продавцы, пекари, механики, счетоводы, машинистки и клерки; они все как один подались к оратору, ряд за рядом, голова к голове.

— Бандерлоги, хорошо ли вам слышно?! — прошептал я.

— Ближе! Ближе! — без тени улыбки подыграла мне Саша.

Мне стало страшно; совершенно разные лица приобрели удивительную похожесть. Бессмысленные, устремленные в туманную даль взгляды; зияющая пустота в удивительном сочетании с ожиданием великого подвига. В этом ожидании без остатка растворялось всё: критика, сомнения, правда и реальность. Оратор давал простой ответ на каждый вопрос, мог помочь любой, самой страшной беде.

Легко не только падать, верить тоже легко.

— Поедем отсюда? — засобиралась Саша. — Залезем в кровать, включим радио…

— Да, пожалуй, — полез в бумажник я. Поднял руку, подзывая кельнера: — Уважаемый, рассчитайте!

Словно в ответ, где-то совсем рядом захлопали выстрелы.

— Scheisse! — скрипнул зубами я.

— Думаешь нашли?

— Надеюсь, нет!

Еще вчера невзорвавшаяся мина казалась мне вполне достаточным поводом для перевода стрелок истории на новый путь. Минимально допустимое воздействие, или МНВ, точно по «Концу вечности» герра Азимова. Депутаты целы, газетчики в профите, зипо, шупо[229] и рейхсвер при работе. Какая обывателям разница, заложили нацисты мину под тельмановский стол, или все же взорвали ее, по ошибке попав в нерабочее время? Теперь же, после риска, страха и хлопот, мне хотелось выжать из ситуации как можно больше; фотографии разнесенной на куски депутатской мебели выглядят куда убедительнее строчек из полицейских протоколов.

— Так мы идем? — поторопила меня Саша.

— Кельнер… ведь специально тянет с расчетом! Ааа! — я бросил на стол бумажку в двадцать марок. — Да пусть подавится, прощелыга!

До выхода мы добраться не успели. Дверь распахнулась от удара: в зал не вошел, а скорее кубарем вкатился совсем юный парень шортах в разорванной, густо залитой кровью коричневой рубашке. С трудом поднявшись на колено, от прохрипел:

— В Рейхстаге взрыв! Тельман убит!

Увидели и услышали вестника немногие, однако его крик, повторенный сотнями голосов, пролетел через огромные залы за мгновение. Если бы не жужжание вездесущих мух, мне бы показалось, что я оглох — такая небывалой тишины в Хофбройхаусе не было со времен сотворения мира.

— Tot!!! — вдруг крикнул кто-то. — Сдох!