График гонки мы, конечно, безнадежно сорвали — к знаменитому Хофбройхаусу подкатили не к завтраку, а ближе к обеду. Зато все остальные декорации на месте. Кожаный верх Мерседеса сложен, стекла и панели тщательно отмыты и натерты. Никелированные детали трехметрового, по-спортивному обтянутого кожаными ремнями капота кидают в прохожих ослепительные солнечные блики. Александра на пассажирском кресле, разряжена как леди. На мне новый костюм, темные очки, а в зубах, на показ всему свету, тлеет трехдолларовая сигара. Мы выглядим в точности так, как положено выглядеть богатой немецкой семье, выбравшейся в город с дачи.

Да еще не просто богатой, а сочувствующей делу партии Гитлера. Не от большого желания, конечно, а из-за нелепого стечения обстоятельств. Подготовка к взрыву фюрера требовала присутствия на митингах и собраниях, то есть — членства в НСДАП, а теперь, когда нас знают в Мюнхене как нацистов, поздно менять личину для алиби. Поэтому мой костюм слегка стилизован под униформу СА, на грудь приколот новенький «бычий глаз». В конце концов, почему бы и нет? Сам принц Август-Вильгельм Прусский, знатнейший из знатных, сын экс-кайзера, считает не зазорным выступать под флагом со свастикой. Даже как-то позволил полиции себя избить на демонстрации, за что был удостоен похвалы отца: «ты должен гордиться тем, что стал одним из мучеников этого великого народного движения».

У входа в ресторан молодежь из СА предлагает брошюры. Саша строит ребятам глазки, берет протянутые листки и закатывает пять серебрянных марок в щель копилки для пожертвований. Очень щедро, слишком щедро. В местечке попроще за эти деньги можно пообедать.

— Марта! — укоряю я жену.

— Им нужнее, — отвечает она под широкие улыбки ребят в коричневых рубашках.

Теперь нас точно не забудут.

Хофбройхаус встретил нас несмолкающим ни на секунду гулом голосов. Как всегда, слишком много людей, слишком хорошая акустика залов, слишком много пива и закуски. Хоть заведение и считается «штабом» нацистов, тут можно встретить за одним столом католиков, социал-демократов, коммунистов, даже евреев, тех кто посмелее, да поздоровее. Das gute Bier im Hofbräuhaus verwischt alle Klassenunterschiede,[226] то есть, прекрасное пиво стирает все классовые различия. Пьют в три горла, жрут до отрыжки, стучат кружками по столам под немудреные песни, упражняются в остроумии, хлопают по друг-другу плечам. Разница во взглядах «как обустроить Дойчланд» пока что не мешает им оставаться старыми добрыми друзьями.

Мы с Сашей в Хофбройхаусе свои. Прикормленный чаевыми кельнер без проволочек устроил нас на лучшие места неподалеку от импровизированной сцены. Митинг с растяжкой «Arbeit und Brot!» особенно хорош под жирного зайца, добросовестно нашпигованного красной капустой и яблоками.

Пропагандист старался на совесть. Чуть горбатый, худой как кощей, показательно бедно одетый, еще и голосище не без искры божьего гнева — сильный, тонкий, пронзительный. Пробивается сквозь сонм досужих разговоров до самых дальних углов зала, как высокочастотная помеха — через обмотки силового трансформатора. Пока мы разминались салатом, он травил простые житейские истории, но все изменилось, едва мы добрались до горячего.

Внезапно подойдя к краю, он резким тычком выставил в зал палец и измененным, резким голосом бросил в уши жующим людям:

— Немцы, покупайте только у евреев![227] Пускай ваши сограждане голодают! Ходите в еврейские универмаги. Еврей будет жиреть от монет, которые вы ему даёте, немец же будет умирать от голода. Чем несправедливее вы будете к своему собственному народу, тем скорее наступит день, когда придёт один человек, возьмёт кнут и выгонит менял из храма нашей отчизны![228]

Где уместнее всего говорить про голод? Правильно! В дорогой, да еще и до отказа переполненной пивнушке. Между тем голос нарастал все сильнее, увлекая за собой слушателей; оратор остервенело швырял в аудиторию слово за словом:

— Десять лет Германия распродаётся оптом и в розницу!

— Миллионы немцев во власти голода и нищеты!