Неформально вела себя только преподаватель славистики Барбара: пила больше нормы и больше нормы беспричинно хохотала, даже после очередного «How are you?», словно доказывая свой американский оптимизм.

Сводил Андрей Генриха и в библиотеку. Огромное здание — среди других корпусов университета — выделялось своей современностью.

— А вот, кстати, смотри — идут наши аспиранты. С ними тоже можно поболтать по-русски. Эти вот совсем другие, чем профессора. Молодые такие, открытые, вроде приятные… И никакой русофобии.

Поздоровавшись, аспиранты смеялись, один похлопал по спине Генриха, пригласил к себе.

— Видишь, они смеются естественно, — пояснил потом Андрей Генриху. — А то порой встретишь тут кого-нибудь, особенно женщину: «How are you?», «How are you?» — и сразу хохочут ни с того ни с сего, ещё двух слов не вымолвил, а если и сказал, то только: «Какая прекрасная погода», но всё равно хохочут. Здесь принято всегда смеяться или улыбаться — чтоб показать, что дела идут хорошо. Иначе не дай бог подумают, что дела плохи, а это уже может сказаться на работе. Они этого боятся, поэтому улыбаются автоматически.

— О, так вот почему. А я думал, что это какой-то сюрреализм.

— Нет, увы, подоплёка вполне рациональная. Но потом уже выработался автоматизм. Так сказать, философский автоматизм. Автоматические улыбки — в любых случаях. И старики тоже хохочут. Говорят, скоро, благодаря американизации, весь мир такой станет.

…В газетном читальном зале библиотеки посмотрели новейшие эмигрантские журналы.

На славистской кафедре они обошли уютные кабинеты с бесчисленными книжными шкафами по стенам.

— Вот уж где информация, — пробормотал Андрей. — Даже о родственниках поэтов есть целые исследования.

Но потом он подвёл Генриха к приколотым к стене листкам:

— Это простой перечень лекций по русской и советской литературе XX века, перечень тех писателей, которых проходят в течение учёбы. Прочти внимательно этот список. И обрати внимание на количество часов на каждого писателя. Сравним.

Генрих прочёл и рассмеялся.

— Тут и внимательности не надо. Всё понятно. Ну и ну. Во что же они хотят превратить русскую литературу?

Они вышли из здания.

— Да, так мы, пожалуй, сами себя не узнаем, — продолжал Генрих на улице. — А ведь мы пока ещё не оккупированная страна. И нагло треплются при этом, что их университет — независимый, светлый храм науки, здесь, мол, нет политики, пропаганды, пока не ткнёшься в обычную учебную программу.

— Ты знаешь, — разгорячённо добавил Андрей, — вот этого я совершенно не могу переносить.