И льдинкой белой таял навсегда.
Плохо подпеваешь! Что, слов не знаешь? Я тебе в следующий раз их напишу.
Эх, почему так томительно на сердце? Что за тиски его сжимают? Что за танки топчут мою душу? И где мой второй эшелон? Помидоры, на выход! Капитан! – Я здесь, сэр! – Наливай! – Слушаюсь, сэр! Буль-буль… Буль-буль…
Всё, с песнями завязываем. А то сейчас скоро зашумит камыш, и деревья начнут гнуться. О чём будем говорить, дорогой? О любви? О боли? О счастье? Эк тебя развезло с одной рюмки. А говоришь, что это я философ. Ну, о счастье, так о счастье. Вот читаю я воспоминания фронтовиков. Не тех, кто мемуары писал, а тех, кто под смертью ходил. Вот где настоящая философия! Вот у кого учиться надо жизнь любить! Их сунули в настоящий ад. Жизнь – хуже некуда. Холод, голод, грязь, вши и смерть. А ещё подлость, равнодушие, презрение и безразличие со стороны начальства. Что должны были чувствовать эти люди? Как они не сошли с ума от беспросветности и безысходности своего существования? От перспективы близкой и неотвратимой смерти как избавления от невыносимой, изнуряющей, унижающей их достоинство жизни, от вида мук своих раненых товарищей и многочисленных трупов, которых никто не хоронил, зная при этом, что назавтра их очередь? Но даже в этом страшном нечеловеческом мире они умудрялись находить точки опоры, путеводную нить, противоядие, которые им позволяли выжить и даже иногда быть по-своему счастливыми. Поел сегодня сытно – счастье. Заночевал в тёплой избе, а не на дне промёрзшего окопа – ещё большее счастье. Не убили в бою – хорошо, один день да мой. Легко ранили, отправили в медсанбат – это почти эйфория. Месяц спокойной жизни в тепле и сытости. Комиссовали – счастливчик, которого оставили на расплод. Даже в этих нечеловеческих условиях, привыкнув к ним, они находили время и место для шуток, подбадривали друг друга, помогали в трудную минуту, выручали в беде.
Что мы знаем о счастье? Мы, выросшие в тепле городских квартир, спящие на чистых простынях и чей обед состоит из трёх блюд? Привыкшие к удобствам, изнеженные с детства, избалованные родительским вниманием. Чуть что не так – впадаем в уныние. Плачемся в жилетку. Некоторые до суицида доходят. А счастье – вот оно. Сидим мы с тобой, Капитан, в тепле, в уютном тёмном купе, глядим на звёзды за окном, болтаем о том – о сём, а за стеной вагона метель снежную порошу крутит, провода телеграфные раскачивает. Вот, представляешь, если бы нас какая-то злая волшебная сила сейчас туда в сугробы выкинула! Стоим мы по колено в снегу, отворачиваемся от ветра из-под грохочущих вагонов, пригибаемся, и вот поезд уже пронёсся мимо, хвостом с красными фонарями махнул – и нет его. Кругом лес, дубак и колючий ветер. Ни одной души на километры, ни одного спасительного окна. Что будем делать, дружище? Правильно, пить. Давай! Еще по 30! Пока не началось! Что не началось? А ничего не началось! Давай за это! Буль-буль… Буль-буль…
Какой-то полустанок мелькнул в темноте. Пара покосившихся изб. На крыше антенны, значит, там живут люди. Что они делают в таком богом забытом месте? Чем живут? Закрываю глаза и мысленно переношусь туда. Низкий потолок. Маленькие окна с занавесками. Печка ещё горячая, с вечера не остыла, на плите чайник. Какое-то бельё висит на верёвке поперёк комнаты. В углу кровать. Хозяин и хозяйка спят. Кошка в ногах калачиком свернулась. А ничего так, уютненько! Здесь, на отшибе, можно писать романы, сидя у окна, наблюдая за движением дней, провожая взглядом проносящиеся в снежной пыли поезда. Вот один в темноте несётся. Посмотрим, что там? Ага, вот, я снова тут.
Живительный эликсир философии и конформизма способствует ускорению времени, в отличие от эйнштейновских околосветовых скоростей. Вот только что сел, а уже первая остановка. А ведь это целый час пути! Если бы насухую, то ждать бы пришлось целую вечность. Пустынный перрон, несколько пассажиров ищут свой вагон. Маленькое здание вокзала ярко освещено изнутри. Зал ожидания пуст. Кассир спит, уронив голову на сложенные на столе руки. На стене большой плакат – расписание поездов. Ничего интересного. Возвращаемся обратно. Ну, давай, машинист, потихонечку трогай, и песню, сам знаешь… Буль-буль… Буль-буль…
Капитан! Где твой корабль? Где твой экипаж? Свистать всех наверх! По каким морям ты ходил? Где тебя нелёгкая носит целыми днями напролёт? Почему ты приходишь ко мне только в такие вот минуты? Расскажи мне о себе, о своих странствиях, о дальних странах! Поведай как солнце встаёт утром из воды в океане, как дельфины ныряют под килем, как солёный резкий ветер рвёт парусиновую ткань! Я никогда там не был, а для тебя море – родной дом. Сейшелы на горизонте кажутся миражом. Кудрявые пальмы тянутся к прибою, как внезапно застывшие в песке туристы. Кто их обездвижил и почему не дал плюхнуться в тёплую пену прибрежной волны? Так и стоят десятки лет в нескольких метрах от воды, не в силах их преодолеть в последнем прыжке. Весь берег в кокосах. Содержимым разбитого ореха лакомятся крабы и раки-отшельники. Сегодня банкет. Халява! Всё оплачено! Налетай, ребята! Изумрудная вода на мелководье манит своей прозрачностью. Коралловые рифы кишат стайками мелкой рыбёшки. В норах под камнями мурены ждут своих жертв. Жизнь там спокойна и размеренна. Каждый день похож на предыдущий, сплошное дежа вю. День сурка. Можно часами сидеть в тени пальм на берегу и смотреть на океан, слушать шум прибоя и подставлять лицо под ласковый морской ветер. В таком мире не может быть старости и болезней, горя и разочарований, насилия и унижения. Миллионы лет этот рай на земле открыт для любого, кто туда доберётся. Возьми меня с собой! Что молчишь, Капитан? Ты здесь? – Да, сэр! – Что ты заладил, «да, сэр», «есть, сэр». Ты возьмёшь меня с собой в своё путешествие в жаркие страны? – Нет, сэр! – Почему? – Мне нельзя. – Почему нельзя? – Не могу сказать. Это секрет. – Хорошенькое дело! Я его водкой пою, а у него от меня секреты! Давай тогда ещё по 30! Буль-буль… Буль-буль… Угрмммм…. Давно заметил, в первой рюмке водка, в последней – вода… Феномен! Ну, не можешь меня взять на море, давай вместе сходим куда-нибудь, развлечёмся, что тут без толку сидеть! Скучно!
Большой нарядный зал, огромные шторы волнами свисают до пола, сотни свечей кругами по ободам бронзовых люстр и в канделябрах на стенах. Музыканты на балконе старательно пиликают на скрипках. Десятки танцующих пар в старинных костюмах и париках раскручивают воздушные потоки, свечи мигают в такт. Пахнет духами и горячим воском. Где я? Кто все эти люди? В чью честь этот бал? Как попал я сюда? Я только на мгновение закрыл глаза и услышал музыку, а когда открыл их, то уже оказался здесь. Среди чопорных господ в чулках и камзолах один в морской фуражке и с трубкой во рту. Да это же мой Капитан! Танцует мазурку как ни в чём ни бывало, будто всю жизнь только по балам и разъезжал. Э, приятель, я недооценивал тебя! Дамы кучкуются по углам, прячут за веерами лукавые глазки. Мужчины оживлённо беседуют о чём-то, слышен смех. Это сон или всё наяву? Лакей в коричневых туфлях с белым бантом на груди разносит шампанское по залу. Ряды фужеров быстро редеют. Музыка как будто знакомая, как будто раньше я её слышал. Где? Когда? Может, я здесь не в первый раз?
Иду по залу вдоль стены. Странно. Я одет совсем не по моде, но никто не обращает на меня внимания. Никого это не удивляет. Может, они меня просто не видят? Подхожу к большому зеркалу. Вот это номер! Из глубины зазеркалья на меня смотрит расфуфыренный попугай под стать всем здесь присутствующим. Как же я раньше не догадался себя осмотреть? Беру один фужер с подноса. Пузырьки прилипли к стенкам изнутри. Прохладное. В душном зале это плюс. И на вкус отменное. Прямо как Абрау Дюрсо!
Напудренные лица, подведённые брови, бархатные панталоны над белыми чулками, кавалеры кажутся нереально женоподобными, смешными, нелепыми и похожими друг на друга как братья. Дамы в колоколообразных платьях явно из 18-го века в тугих корсетах похожи на фарфоровых кукол. Но что это? Сквозь грим проступают знакомые черты. Я начинаю их узнавать. Да это же… Люди, с которыми меня сталкивала жизнь, с которыми я учился, работал, отдыхал, творил, дружил, враждовал, которых любил и ненавидел, к которым тянулся и от которых бежал – все они собрались в этом огромном зале, все в одном возрасте и образе, в кружевах и бархате ходят на цыпочках вокруг друг друга, держась за руки. Кто собрал их вместе? С какой целью? Они ведь даже не все знакомы друг с другом, а вот танцуют, улыбаются, подмигивают. Некоторых я помню детьми, как я узнал их, взрослых да в гриме? Вот с этим мы во дворе мяч пинали, с этим в пионерском лагере через забор в лес за грибами бегали. Этот весь класс терроризировал, псих и неврастеник, а тут гляди как вытанцовывает. А этот умер 20 лет назад. А вот и первая школьная любовь. А кавалером у неё мой бывший лютый враг в 6-м классе. Все улыбаются, все счастливы. Мелькают калейдоскопом лица, я не успеваю их узнавать. И какое-то странное чувство. Как будто кого-то среди них не хватает. Кого-то я ищу глазами и не могу найти.
Одинокая дама у стены. Нежный взгляд любимых глаз. Ну конечно! Как я мог подумать, что ты среди танцующих! Ты ждёшь меня? Давно? Станцуем? Теплая ладошка в моих холодных от волнения пальцах. Столько лет прошло! Где ты была все эти годы? Как жила? Куда вернёшься из этого волшебного зала, когда окончится музыка и гости начнут разъезжаться? Может, возьмём карету на двоих?
Вагон подпрыгнул на стыке сильнее обычного. Темнота из углов купе пристально меня разглядывала. В ушах ещё звучали скрипки, но их перебивали колёса: та-та… та-та…та-та… Эй, капитан! Ты здесь? Вот чёрт, он остался танцевать. Теперь я один. И даже поговорить не с кем. И водка кончилась. Мой славный Капитан сейчас веселится в компании теней моих бывших друзей, врагов и просто знакомых, он свой среди них, ему хорошо с ними, они выбрали его вместо меня.
Из-за поворота, из-за стоящего товарного состава наконец-то показался мой поезд. Я успел замёрзнуть, несмотря на непрерывные хождения взад-вперёд. Как медленно он подходит! Где мой вагон, где моё купе, где тёплая темнота с приставным столиком и окном за белыми занавесками? Всего-то 20 минут, а какая только ерунда в голову не придёт!
Свидание с отцом
Здравствуй, папа!
Я опоздал немного, уж извини. В городе пробки, ты же знаешь, а тут еще менты докопались, документы мои им не понравились… Я им: в чём дело, мол, а они мне в ответ – «вихрь антитеррор»… Ну стоит мне волосы и бороду немного отрастить, как сразу же менты пристают. Неужели я и впрямь так на кавказца становлюсь похож? Ну да ладно, покрутили-повертели паспорт, прописку посмотрели, фото с фэйсом сравнили, а на фото я без бороды… В конце-концов отпустили… Я, конечно, тоже их понимаю… В метро так легко устроить теракт, сколько их уже было, а тут идёт кудрявый, чернявый, с бородой, подозрительно однако… Ну да ладно.
Смотри, а я беленькую принес… Давно мы с тобой не сидели… Закусон обычный – рыбные консервы, хлеб, огурчики маринованные, купил, что на глаза попалось, всё в последний же момент, кто из нас заранее думает? Но мы же с тобой люди не избалованные, нам и так хорошо… Ну, как у тебя дела, что новенького на Плюке? Ждал меня, скучал? Я тоже. Каждый день суета, всё время что-нибудь да держит, но сегодня, думаю, брошу всё и к тебе. Гори оно всё синим пламенем. Ну, давай, что ли, по маленькой. Я тебе сюда поставлю. За что? А за встречу. Давай чокнемся… Хорошо пошла… Обычно первая с трудом, но сегодня, видимо, такой день, солнечный, тёплый, птицы поют, и настроение праздничное, в такой день всё хорошо должно быть… Сейчас рыбкой только закушу…
А я, знаешь, с работы уволился… Ты, конечно, не одобришь, но рыба ищет где глубже, а человек – где лучше. А там с каждым годом всё хуже было… Работы нет, денег тоже. Сейчас везде так. Это в ваше время можно было 40 лет на одном заводе проработать и пройти по всей цепочке от молодого специалиста до директора, а сейчас совсем другие времена. Людей перестали ценить, никто ни за кого не держится. Начальники сплошь случайные люди, по блату пристроенные другими начальниками, повыше, работать только мешают, разваливают всё, до чего дотянутся. И воруют безбожно. Я удивляюсь, что до сих пор ещё не всё разворовали. Хорошо, видать, вы работали, много всего понастроили, 25 лет страну разваливают, никак развалить не могут… Ты, наверное, боишься, что я другую работу не найду? Ну, не получится по специальности – переучусь. На стройку пойду разнорабочим в крайнем случае. Где наша не пропадала. Хотя, стройки тоже нынче встали… Ну, ничего, что-нибудь придумаем. Ты не беспокойся. И не такое видели. Помнишь 90-е? Ты заболел в конце 90-го года, уже зимой, и больше не работал, но должен же помнить, как трудно тогда нам всем было. У тебя так вообще паника была, говорил, что мы все от голода умрём скоро… До этого, конечно, тогда не дошло, но помыкаться пришлось изрядно. Я хватался за любое дело, если денег обещали. Садик по ночам сторожил, молоко разгружал, на стройке раствор таскал, на рынке шмотками тряс, зэков на зоне учил на гитаре играть, даже в одном частном маленьком ресторане по вечерам со своим скрипачом выступал, на гитаре играл и пел. А контингент там был – бандиты да шлюхи – малолетки. А ведь у меня красный диплом радиофака. Мог ли я подумать, когда его получал, что так унижаться придётся? И мне, и всем порядочным образованным людям, что никак в рынок вписаться не могли? А как в него впишешься, когда кругом бардак, заводы стоят, а жулики всех мастей процветают, внаглую разворовывая всё, что отцы-деды строили, да с одобрения власти? Представляю, как тебе тяжело было тогда всё это видеть и осознавать, что ты ничем нам помочь не можешь, а ведь ты привык быть главным и всё на себя брать. Ну, давай выпьем…. За тебя, за ту каменную стену, которой ты был так долго для нас всех, и за то, чтоб все отцы для своих семей такими были…
Солнце сегодня яркое. Даже сквозь ветки печёт…. Спрашиваешь, стал ли я стеной как ты? Думаю, что нет… Я пытаюсь, но куда мне… Боец из меня никакой. Конфликтовать не люблю, стараюсь избегать прямой конфронтации, всё компромиссы ищу, иду навстречу людям, а они… Не все, конечно, некоторые это ценят и как раз такие-то и становятся настоящими друзьями, но их мало, в-основном народ наглеет, начинает откровенно и бессовестно пользоваться ситуацией, считая это признаком моей слабости и не уважая меня за это. Мне обидно, конечно, но ничего не могу с собой поделать. Не могу я быть жёстким, как ты.