Как только Митяй влез в каверну, его обдало таким жаром, что даже волосы затрещали. Перчаток он тоже не надевал, и, когда схватился за изумруды голыми руками, их моментально ожгло так, словно ему подсунули два раскалённых лома, но он не издал ни единого звука, сжал пальцы покрепче и сделал кистями лёгкое вращательное движение. Раздался мелодичный звон, и оба изумруда легко отделились от породы. Тотчас жар сменился приятной прохладой, и ему захотелось перевести дух, но он не стал этого делать, а посунулся назад и скороговоркой сказал:

— Спасибо тебе, Мать-Земля, все свои обещания я обязательно исполню, а теперь извини…

Митяй тут же со всех ног бросился вниз по трапу. Однако вовремя, так как уже в следующую секунду послышался глухой, раскатистый и, как показалось Митяю, насмешливый шум, похожий на смех, отчего он подумал: «Так, похоже, пора рвать когти». И, не оглядываясь, бросился бежать, а за его спиной всё уже рычало, скрежетало и ходило ходуном, да и изумруды словно взбесились и снова принялись нагреваться, как два электрических паяльника. Только добежав до «Пахома», Митяй оглянулся назад.

Довольно высокая, хотя и не громадная горушка почти правильной овальной формы, отдалённо напоминающая утюжок, осыпалась внушительным обвалом и полностью погребла под камнями трап, площадку из толстых брусьев с перилами и навес, сделавшись чуть ли не вдвое ниже. Митяй подошёл к машине, устало сел прямо на пожухшую траву и, наконец, смог рассмотреть свои говорящие камни. Это были два ярких сочно-зелёных изумруда в форме правильных шестигранных призм длиной в тридцать пять сантиметров один и тридцать семь другой, но одинаковой толщины сантиметров в восемь в поперечнике. Он даже не мог обхватить их пальцами одной руки полностью. Изумруды мало того что были горячими, так ещё и ёрзали в его руках, словно живые, чему он совершенно не удивлялся. Все говорящие камни в руках ведлов оживали и двигались, правда будучи только обработанными. Могли они и менять температуру, хотя и не нагревались ни у кого, даже у Игната, до такой степени. Чувствуя, что не может удержать их в руках, Митяй вскочил на ноги и побежал к Чусовой. Присев на корточки, он засунул изумруды в воду, и те недовольно зафырчали.

На Митяя их обиженное фырчание не произвело никакого воздействия, и он сердито гыркнул:

— Но-но, без глупостей! У меня, к вашему сведению, ещё и паяльные лампы есть. Так задницу припалю, что мало не покажется.

Как это ни странно, но говорящие камни быстро успокоились и перестали выёживаться и корчить из себя недотрог. Хотя это и были изумруды, Митяй видел в них что-то девичье и потому сказал тому говорящему камню, что побольше:

— Ты будешь теперь Лариской. Была у меня в институте такая подружка, зеленоглазая, кстати. Ну а тебя я стану звать Зинулей-зеленулей. Ты ведь чуть-чуть темнее своей сестрицы. Ну, а теперь пошли в дом.

Он встал и направился к «Пахому». В жизни Митяя начался новый этап — привыкания к говорящим камням, и он даже не мог представить, сколько это продлится. Такие случаи, чтобы говорящие камни на ладонях ведла или ведлы сразу же смогли обрести свою истинную форму, были крайне редки. Обычно говорящие камни ведлы вкладывали в замшевые мешочки, чтобы не перегреть теплом своего тела, и носили на себе от трёх дней до двух месяцев, прежде чем наступал момент их полного преображения. Поэтому Митяй заранее пошил несколько длинных цилиндрических мешочков из довольно толстой и прочной замши, а также что-то вроде оперкобуры для них. Носить молодые говорящие камни следовало поверх рубахи, но обязательно под курткой, тесно прижимая к телу.

Митяй поднялся в будку и, сбросив тёплую меховую куртку, надел на себя перевязь, прицепил к ней подходящего размера замшевые мешочки и вложил в них оба изумруда, строго соблюдая право-лево. Все говорящие камни делились на правые и левые, а потому одной из важных задач ведла было определить это. В случае с изумрудами всё было предельно просто, ведь Лариска сама легла в его правую руку, а Зинуля в левую. Так он и уложил их в мешочки на портупее, после чего принялся заниматься приготовлением обеда из тушёнки и гречневой крупы. Картошка давно уже закончилась.

Изумруды хотя и ёрзали на нём, всё же вели себя относительно смирно. Говорящие камни доставляли ведлам немало хлопот своими капризами. То они хотели касаться обнажённого тела ведла, то им подавай замшевый мешочек, то ещё какого-нибудь рожна нужно было, но более всего они нуждались в частом и долгом ведловании. В общем, сачковать и прохлаждаться говорящие камни не любили. В принципе все они делились на две категории по своей форме, и отсюда происходили их пристрастия. Одни камни имели уплощённую, хотя и разнообразную, порой даже причудливую форму, а другие объёмную и тоже зачастую весьма сложную. Первые очень любили прилипать к телу и могли оставаться на нём очень долго, по несколько месяцев кряду, пока им не надоедало и они не отваливались от торса мужчины или женщины.

Говорящие камни второго типа, объёмные — их было существенно меньше, — наоборот, нуждались в индивидуальной одёжке, а некоторые желали жить в подсумках, прикреплённых к поясу, и их требовалось выносить на ночь в другое помещение. Ведлование с камнями также проходило по-разному. Одни ведлы касались своих камней руками, другие даже не вынимали их из подсумка. Проще всего ведловать было таким ведлам, как Таня. Её аметисты почти не отклеивались от тела, она лишь изредка расстёгивала три верхние пуговицы, чтобы Эния, её правый камень, могла выглянуть из-под одежды. В любом случае каменное ведловство оказывало мощнейшее воздействие на любые формы ведлования. Княгиня Ольга, их самый лучший врач и хирург, с помощью своих говорящих камней в форме полумесяцев могла без хирургических инструментов, словно филиппинский хилер, делать сложнейшие операции, и ещё ни одна не закончилась смертью пациента. Более того, она могла с их помощью вырастить своему пациенту новый зуб, удалив старый, с дыркой, и даже палец. С выращиванием руки или ноги ей пока что не приходилось сталкиваться, но, скорее всего, она справилась бы и с этим. А вот князь Олег, супруг Софьи, с помощью своих говорящих камней умудрялся увеличивать раз в пять вымя коров и коз, продлевая заодно период лактации, не говоря уже о том, что мамонты и носороги бросались к нему, как куры к хозяйке.

Как правило, говорящим камням было всё равно, чем занимается их ведл. Они за любую работу брались охотно, и ведлование всегда проходило очень мощно и энергично, но случалось и такое, что ведлы меняли профессию по просьбе своих говорящих камней. В основном на более сложную и требующую большего напряжения сил и сосредоточенности. Однако в любом случае ведл во время ведлания с говорящими камнями никогда не уставал до смерти. Камни щедро вливали в ведлов энергию, которую черпали извне с их помощью. В этом плане Митяю, как ведлу без говорящих камней, приходилось намного хуже. У него ведлование зачастую отнимало очень много сил, если, конечно, речь не шла о разговоре глазами через огонь. Хотя он мог ведловать сложнейшие вещи, и даже, более того, ведлы, все вместе взятые, не умели делать и половины того, что было доступно ему без говорящих камней, ведл из него был попросту никакой.

Ну что же, теперь он обрёл свои говорящие камни, а потому, быстро приготовив себе поздний обед, сел за стол и первым делом накатил стопарик коньяка, а за ним второй и третий. Только после того, как Митяй в честь такого знаменательного события выпил ещё и полкружки растворимого кофе, которого у него осталось всего полторы банки, он взял, наконец, в руки Кодак и подсоединил его к Тошибе, чтобы посмотреть фотоснимки.

Смотреть, по большому счёту, было не на что. Митяй сохранил файлы на хард-диске, выключил компьютер и пошёл прогуляться по бережку. Правда, когда он направился к горе, из которой недавно извлёк два громадных, тяжёлых изумруда, каждый тянул на килограмм с лишним, та снова угрожающе загудела, затряслась. С неё даже скатилось несколько десятков камней и ухнуло в воду, вздымая тучи брызг, из чего Митяй сделал вывод, что возвращаться ему придётся другой дорогой и вообще лучше ему держаться от этой горы подальше. Зато он увидел, что вверх по реке пошёл хариус, и потому бросился к машине за спиннингом. Через три часа он наловил килограммов под двести рыбы и тут же всю её заложил в большой деревянный ящик с коробом из нержавейки внутри и засолил. По рыбе он соскучился не меньше, чем по жене.

Митяй решил, что не тронется с места ровно до тех пор, пока камни не примут свою настоящую, рабочую ведловскую форму и он не начнёт с ними ведловать по-взрослому. Что-то подсказывало ему, что раньше этого времени ему к остальным ведлам лучше не подходить. Поэтому ближе к вечеру Митяй проехал вверх по течению и остановился там, где лес заканчивался. Ночью не только ударил мороз градусов в десять, но и выпал первый снег, но это его нисколько не волновало, ведь у него оба бака «Пахома» были почти доверху заполнены солярой, её у него оставалось ещё целая тонна в бочках, да и съестных припасов, помимо рыбы, хватало.

За остальных членов экспедиции он тоже не волновался. Всерьёз навредить им мог только полк эсэсовцев, а они и в войну до этих краёв так и не дошли, и повидали их здесь только в качестве военнопленных. Как провизии, так и соляры вкупе с тёплой одеждой у них хватало с запасом, да и не те они были люди, чтобы сидеть в машинах. Наверное, давно уже сладили пару домов, баньку и только что чеснок и топинамбур под зиму не посадили, а так у них всё было в полном порядке. Это ведь были не какие-то там туристы, а настоящие первобытные люди, асы по части выживания в условиях дикой природы, да к тому же все могущественные ведлы с говорящими камнями, а значит, беспокоиться о них не имело смысла. Так, с мыслью о своих друзьях и Тане, Митяй и уснул.

Спать он лёг не раздеваясь, лишь скинув ботинки, помыв ноги и выстирав носки. А через какое-то время проснулся от того, что его босые ступни упёрлись в металл двери, и чуть не заорал от ужаса. Он парил в воздухе на высоте полутора метров над полом, и какая-то сила влекла его наружу. Правда, сила эта была довольно бестолковой и потому направилась к той двери, которая вела сначала в тамбур, а затем в кабину «Пахома» и потому фиг бы у неё получилось выставить Митяя на мороз вот так, босиком. Как только Митяй проснулся и заорал, неведомая ему сила куда-то слиняла, а его оставила висеть в воздухе, но висел он недолго и в следующее мгновение с грохотом брякнулся на пол. Хорошо, что пол был застелен волчьей шкурой, но он всё равно заорал во второй раз, потому что больно треснулся затылком.

Вот с этого самого момента два изумруда, явно чумовой породы, словно взбесились, и в будке «Пахома» открылся форменный дурдом. В ней как будто поселилась целая орда барабашек, и Митяй забыл о том, что такое спокойный сон. О спокойных днях, пусть даже и наполненных тяжёлой физической работой, он также надолго забыл. Их попросту не стало, и его жизнь превратилась в постоянный кошмар.

Говорящие камни издавали звуки. Они то выли, словно волки, то рычали, как махайроды, фыркали по-носорожьи и только что не матерились. Это они отдали на откуп Митяю. Более того, всякого рода подножки, подсечки, резкие кувырки и перевороты сделались для него делом вполне обыденным, и дня не проходило, чтобы у него не появилась на теле парочка новых синяков, ссадин и царапин. О таких вещах, как бритьё, умывание и приготовление себе завтраков, обедов и ужинов, Митяй забыл сразу же. Он даже выбросил из будки все ножи и прочие острые предметы, питался исключительно одной только тушёнкой да солёной рыбой, а пил холодную воду из реки, но при этом несколько раз в ней искупался, а ведь, между прочим, в этой части Урала уже началась хотя и ранняя, но зато очень холодная зима. Зажигать соляровые горелки он боялся, и если бы не полные баки «Пахома», то точно дрожал бы от холода, а так ему ещё удавалось заводить двигатель, и, открыв и заклинив двери в будку, прогревать её потоками горячего воздуха из мощной печки. Правда, когда говорящие камни совсем уж начинали его доставать, он пару раз разжигал паяльную лампу и, истошно матерясь от злости, держа в руке Лариску или Зинку, направлял на изумруды пламя, что, однако, их совершенно не пугало.