Рэндери нагнулся, сорвал с рыцаря шлем, приладил на место содранный на лбу кусок кожи и прижал его, надев шлем. Потом привалился плечом к стене, вытер лицо и оглянулся на шута.

Должно быть, глаза шута снова напомнили ему выпотрошенную на турнире лошадь, потому что он ободряюще прохрипел:

— Держись, малыш! Ничего, сейчас отыщем твою сестрицу… Давай показывай, в какую сторону идти!

Шут не сразу понял, что сказал трубадур… А когда понял — страх покинул его, и он сжал свой факел с яростной старательностью древнего хранителя огня.

— Кристину? — спросил он, глядя на страшное лицо Рэндери уже не лошадиными, а собачьими глазами. — Да ведь она сейчас…

Но он не успел сказать, что Кристины, слава богу, нет сейчас в этом проклятом замке, что она в лесу, под защитой диких торни и альков…

В конце коридора стремительно сгустились тени, воздух с тонким свистом разрезало несколько стрел.

Факел в руке шута, спасавший от гибели в ближнем бою, теперь послужил ориентиром для прицела.

Одна стрела ударилась о нагрудник Рэндери и отскочила, вторая вонзилась в правую руку трубадура выше локтя, третья оцарапала предплечье шута. Шут, шарахнувшись в сторону, выронил факел, и снова дикий визг, к которому невозможно было привыкнуть, прошил его голову от уха до уха.

— Свети, мерзавец!!! — проревел Рэндери.

Этот рев ударил шута больней, чем шапарский визг и все испепеляющие ругательства Роберта Льва; он подхватил факел и снова высоко поднял над головой.

Возможно, секундная темнота как раз и спасла их.

Короткого мгновения хватило шапарцам на то, чтобы подбежать к врагу, но не хватило, чтобы пустить в ход ножи… А в следующий миг Рэндери уже опустил меч на голову ближайшего язычника, и шут содрогнулся, когда струя горячей крови окатила его голую руку.

Но потом ему стало некогда содрогаться и ловить огонь ярости в раскосых черных глазах. Его дело было светить — и он светил, прыгая за спиной Рэндери и поднимая факел то над одним, то над другим его плечом, — светил так, словно сам превратился в факел, в то время как рыцарь, заслоняя его собой, в пляшущем хороводе теней изо всех сил рубил направо и налево. Рэндери некогда было даже вытащить стрелу из плеча, кровь стекала из-под козырька шлема ему в глаза, но все-таки он умудрялся медленно теснить визжащую толпу, сражаясь за каждый дюйм коридора так, как Роберт Лев не сражался за Палангут.

Лишь один раз, когда чей-то нож нашел прореху в его доспехах, трубадур сделал шаг назад, но тут же с воплем:

— Фата-Мор-ргана! — отыграл этот шаг, и его рука с мечом и с торчащей в ней стрелой вновь стала двигаться, как заведенная.

Рэндери шел и шел вперед по скользкому от крови полу, по трупам, по захлебывающимся воем раненым шапарцам — однако врагов как будто не убывало. Он оставил позади метров двадцать, на каждом шагу заглядывая в раскосые глаза нетерпеливой Смерти, и вдруг увидел слева маленькую дверь в стене. Трубадур саданул в нее ногой, но дверь была заперта.

— Зови сестру, малыш! — прохрипел он и ударом кулака отбросил шапарца, поднырнувшего под меч.

Шут прекрасно знал, что ему некого звать в этом замке, но, обезумев от всего, что творилось вокруг, послушно крикнул: «Кристина!» — почти так же, как рыцарь Рэндери орал: «Фата-Моргана!» — когда ему было не отразить направленный на него удар.

Рыцарского крика у Юджина не получилось. Его голос потонул в какофонии визга, лязга оружия и звуков ударов — он и сам себя не услышал.