Выдав это мрачное предсказание, он вышел — чтобы на несколько лет начисто позабыть о существовании младшего сына.
У барона была одна всепоглощающая страсть — охота, и он предавался ей с утра до вечера по много дней кряду, невзирая ни на погоду, ни на время года, ни на церковные праздники. Его замок протекал, как решето, и был любимым местом прогулок зимних ветров; его хозяйство, поддерживаемое усилиями нескольких слуг и самой баронессы, состояло из двух десятков кур, трех тощих коров и свиньи с поросятами; деревня с «его людьми» давно уже жила сама по себе, отделываясь двумя жалкими оброками — осенним и весенним, но барона Рэндери все это не беспокоило: он охотился.
В окружении шестерых сыновей, сызмальства обученных дуть в рог, орудовать копьем и держаться в седле, на могучем коне (самом дорогом, что было у барона), он целыми днями гонял по своим владениям и по владениям соседей вслед за визжащей и лающей сворой «чистокровных этлейских гончих», как Рэндери называл стаю цепких злых дворняжек.
Раз в три или четыре дня барон возвращался в замок, чтобы отоспаться и свалить там добычу; ее тут же обступали пять-шесть детей дворовых слуг, среди которых барон ни за что не узнал бы своего сына. Возможно, он считал, что заморыша уже нет в живых, а может, просто позабыл о его рождении.
Но «заморыш» жил и даже рос, хотя по-прежнему оставался маленьким и хилым — совсем не похожим на своих могучих братьев. Поэтому, и еще потому, что он был нежданным «последышком», младшего сына без памяти любила и баловала баронесса.
Так он и рос маменькиным сынком, пока однажды барон не вспомнил о его существовании.
В тот день, задержавшись в замке дольше обычного, Рэндери за ужином хватил слишком много вина и вышел вечером во двор прогуляться. Трое его сыновей вместе со слугами разделывали там убитую дичь, пока их братья рыскали по окрестным полям, прихватив с собой «этлейских гончих».
Рядом с сыновьями барона бесцеремонно толкался какой-то маленький чернявый мальчик, трогал страшные клыки кабана, дергал за хвост оленя и, содрогаясь от веселого ужаса, заглядывал в пасть волку. Потом малец вытащил из ножен младшего сына барона охотничий кинжал, а Оливье только мельком взглянул на него и отвернулся.
Барон наблюдал за наглым сопляком, возмущаясь все больше и больше, наконец подошел, толкнул его ногой и прогрохотал:
— Чей это щенок? Как зовут?
Мальчик вздрогнул и спрятался за спину Оливье.
— Кристиан… — прошептал он оттуда.
— Это же Кристиан, отец, — подтвердил Оливье, и все удивленно закивали.
— Какой еще Кристиан?! — раздражаясь все сильней, рявкнул барон.
— Ваш младший сын, мой брат, — исчерпывающе объяснил Оливье, и снова все закивали.
— Что?! Вот этот?! — нисколько не смутившись, воскликнул барон. — А ну, подь сюда!
Мальчишка нехотя вылез из-за спины Оливье, с опаской глядя на разгневанного великана. Баронские сапоги со шпорами, рог через плечо и ножи за поясом неудержимо притягивали его, а свирепый вид, заросшее бородой лицо и грозный голос — пугали.
— И это — мой сын? — вопросил Рэндери, волосатой лапой ухватив мальчишку за руку, тонкую, как лучинка. — Вот этот заморыш? И что мне с ним делать, скажите на милость? Вот Жеру достанется домен, из Эрвина, пожалуй, выйдет неплохой аббат, остальные станут славными воинами в чьей-нибудь дружине — а
— Не все же сразу, отец, — возразил Оливье. — Когда он подрастет — тогда, пожалуй…
— Вот еще! — рявкнул барон. — Ждать, пока он подрастет, чтобы он опозорил наш род! Нет, только гляньте на этого недоноска… Лучше уж я сразу утоплю его в пруду!