Когда мы въехали в Хай-Кросс, стало ясно, что расположился он на самой оконечности полуострова, так что деревенька выходила одним своим северным краем на Атлантический берег, другим же, южным, на Ла-Манш. Попавший туда чувствовал себя как на острове, овеваемый свежим ветром, доносившим шум прибоя. Гараж Элиота находился в самом центре – на главной улице селения, чуть в стороне от дороги, мощеный передний дворик украшали кадки с цветами, а внутри, за стеклом демонстрационного зала, блестели своими боками аристократического вида машины. Все несло отпечаток новизны, дороговизны и безупречного ухода. Когда по переднему дворику мы шли к демонстрационным залам, я гадала, сколько денег, должно быть, вбухал Элиот в свое предприятие и почему он счел разумным открыть свой прекрасный гараж в таком захолустье.

Он отодвинул в сторону створку стеклянной двери, и я вошла – шаги мои тонули в блестящем каучуковом покрытии.

– Почему вы решили поставить гараж именно здесь, Элиот? Не лучше ли было сделать это в Фоберне, или в Фальмуте, или в Пензансе?

– Вы не учитываете психологию покупателя, голубушка. К продавцу с хорошей репутацией покупатель едет хоть за тридевять земель, чтобы купить у него то, что тот предложит. А потом, – с обезоруживающим чистосердечием признался он, – мне здесь принадлежит земля, вернее, не мне, а маме, но все равно это неплохой стимул для того, чтобы завести дело именно здесь.

– И все эти машины продаются?

– Да. Как вы видите, мы специализируемся на марках континентальных и спортивных. У нас на прошлой неделе здесь и «феррари» был, но пару дней назад его продали. Он побывал в аварии, но молодой механик, который у меня здесь работает, починил его так, что машина стала как новенькая.

Я положила руку на глянцевый желтый капот:

– А это что за марка?

– «Ланчиа-загато», а это «альфа-ромео-спайдер», которому всего два года. Прекрасная машина.

– А это «дженсен», – сказала я, сама узнав марку.

– Пойдемте посмотрим мастерскую.

Через другую раздвижную дверь в глубине демонстрационного зала я прошла вслед за Элиотом в помещение, которое больше отвечало моему представлению о гаражах. Здесь повсюду были разобранные двигатели и части машин, стояли канистры с маслом, с потолка свешивались какие-то длинные шланги и голые электрические лампочки, на рабочих столах лежали инструменты, валялись старые покрышки, по углам громоздились вагонетки.

Посередине всего этого над развороченным двигателем разобранной машины склонилась фигура. Лицо человека было прикрыто сварочной маской, что делало его похожим на чудовище, а в руках его гудело синее пламя сварочного аппарата. Шум сварки перекрывала безостановочная грохочущая музыка из крохотного транзистора, стоявшего на полке над ним.

Видел ли человек, как мы вошли, об этом оставалось только догадываться, потому что маску свою он сдвинул с лица, лишь когда Элиот выключил транзистор. Я увидела худого и смуглого молодого человека, запачканного машинным маслом, небритого, длинноволосого, с острым взглядом поблескивающих глаз.

– Привет, Морис, – сказал Элиот.

– Привет.

– Это Ребекка Бейлис. Она гостит в Боскарве.

Доставая сигарету, Морис поглядел в мою сторону и кивнул. Я сказала «привет», желая проявить дружелюбие, но ответа не получила. Он закурил, после чего сунул свою затейливую зажигалку обратно в карман перепачканного маслом комбинезона.

– Я ждал тебя утром, – сказал он Элиоту.

– Я же говорил, что еду в Фальмут.