— Я о вещах. Одежде, туалетных принадлежностях, — спокойно пояснила я.
А на моих ладонях медленно отпечатывались новые ранки от ногтей.
— А, вы о них, — улыбнулся Астуриас. — Не думаю, что они вам понадобятся. Вы во дворце ненадолго.
— А если король помилует леди Коралину? — вмешался Даррел.
— Тем лучше. Тогда ей не потребуется эта отвратительная мешковатая ряса, в которую обряжают всех послушниц. Надо бы сделать пожертвование монастырю. Это убожество просто недопустимо, а ведь к ним приезжает столько паломников…
Астуриас вздохнул. Мне же не требовалось пояснений, чтобы понять, на что он намекал. Во-первых, между моим прибытием во дворец и кончиной на плахе успеют пройти считанные часы. Астуриас либо знал наверняка, либо просто надеялся на это. Во-вторых, меня специально забрали чуть ли не среди ночи, чтобы я не успела подготовиться. Более того, звездочет еще у колодца понимал, что скоро мне предстоит суд. И если я буду драить святилище Акры, с утра от меня будет мало толку. И когда мы прибудем во дворец…
Я не выиграю в суде. Астуриас не даст королю помиловать меня. А придворные увидят во мне нищую замарашку с пятнами от травы на коленках и грязным подолом. Еще и засыпающую на ходу. Я предстану перед судом как простолюдинка. И аристократы будут относиться ко мне соответственно: без жалости, с легкой брезгливостью.
Никто не отдаст трон проклятой, а уж тем более грязной девчонке с травинками и сором в волосах.
Я откинулась назад, давая отдых натруженной за ночь спине, и достала булку, что мне передала Айза. Хлеб пах умопомрачительно. Однако, согласно правилам приличия, я не имела права завтракать в присутствии двух мужчин, если они сами не пригласили меня на трапезу.
Поэтому мне пришлось со вздохом завернуть хлеб обратно и дождаться первой остановки для смены лошадей. Всю дорогу я чувствовала манящий запах хлеба и сглатывала слюну. Однако моя гордость в который раз перевесила все остальное.
Когда мы затормозили у первого постоялого двора, чтобы размять ноги и уладить мелкие вопросы, я улучила момент и зашла за конюшню, чтобы в тишине насладиться уже остывшим хлебушком. За несколько часов пути он немного растерял свою мягкость, но все еще выглядел восхитительно.
Из кустов вышел дворовый пес с разорванным ухом и свалявшейся на животе шерстью. Увидев краюху, он преданно замахал хвостом, неистово радуясь еде. Отдавать хлеб я не планировала, но дворняга с таким искренним восхищением смотрела на него, что мое сердце дрогнуло. Пес получил половину краюхи. Он проглотил ее в один присест почти не жуя. Я посмотрела не его торчащие ребра и отдала вторую половину. Меня и во дворце накормят. Отряхнув платье от крошек, я вернулась в карету.
Глава 17
Я услышала, как колеса мерно застучали по мостовой, и осознала, что мы прибыли во дворец. Астуриас поправил мантию и выглянул в окно, за которым разливались алые закатные лучи. Даррел плотнее завернулся в свой странный мешковатый плащ.
А мне ничего не оставалось, кроме как выпрямить спину и сделать вид, что так все и должно быть. Я пыталась убедить себя, что мне каждый день приходится выходить к королю в помятом простеньком платье, и вообще в этом нет ничего дурного.
Карета остановилась. Кучер грузно спрыгнул на плитку и подошел к дверце. С лязгом он высвободил ступеньки. Скрипнула и растворилась дверь кареты.
Астуриас чинно поднялся и вышел первым. Даррел кинул на меня сочувственный взгляд и тоже покинул карету. Я не осмелилась задерживаться.
Почему-то было ощущение, что Астуриас с радостью оставит меня в этом тесном гробу и велит кучеру увезти куда подальше. Мало того, что проклята, так еще и позорить королевскую семью буду в этом грязном монашеском платье. Я нервно скомкала руками грубую шерстяную ткань, подходя к распахнутой дверце кареты.
На улице было светло, как днем, от обилия факелов. Отец не поскупился на представление для придворных. Мне оставалось лишь молиться о том, чтобы меня сочли нежной скромницей, а не глуповатой замухрышкой без малейшего понятия о приличиях. Я шагнула на шаткую железную ступень.
Даррел благоразумно отошел от кареты подальше, чтобы ни у кого не возникло и мысли ассоциировать мое появление с ним. Никто не подал мне руки. Я усилием воли раздвинула губы в приветливой улыбке. Ее можно было бы счесть и стыдливой, и насмешливой, и дружелюбной, и нейтрально-светской. В кои-то веки монастырская муштра мне пригодилась. Никогда бы не подумала, что навык прятать эмоции и притворяться окажется настолько полезным.