– Вот и отлично, – повеселел Омельченко. – Завтракайте, переодевайтесь в летное и в самолет. Летчик предупрежден.

– Я уже позавтракал, – не разделил радость командира оперуполномоченный, снова сводя к переносице свои красивые черные брови. – Пойду переодеваться…

Землю схватило довольно прочно, она гремела под сапогами, словно жесть; трава будто поседела, и с нее летела серебристая пыльца.

Омельченко сам проводил Бергиса в полет, еще раз перечисляя заслуги Филатова и наказывая без него не возвращаться.

После того, как По?2 оторвался от земли и взял курс на северо?запад (Филатов, как выяснил Бергис, находился под Уманью), подполковник направился к бомбардировщику, у которого уже суетился экипаж капитана Ковалева. Техник самолета, худой и длинный лейтенант, подобострастно вытянувшись, доложил, что неисправность, о которой доложил летчик после полета, обнаружить не удалось. По лицу было видно, что авиаспециалист волнуется: если мотор в полете снова даст перебои, ему несдобровать – какой ты хозяин самолета, коль не можешь содержать его в исправности.

Пусть поволнуется, ему, командиру, тоже не сладко: Бергис полетел против своей воли и, значит, еще больше ожесточился против него. А с людьми из особого отдела лучше жить в мире… Но теперь поздно об этом рассуждать, да и не такой он, Омельченко, человек, чтобы пасовать перед кем бы то ни было, идти на сделку с совестью. С Бергиса, как и с других, он требует то, что они должны выполнять по долгу службы.

Полет с капитаном Ковалевым добавил новые неприятности: как Омельченко и предполагал, с двигателями было все нормально, просто летчик терялся в ночном полете, неуверенно пилотировал и потому вернулся с задания, свалив вину на технику.

– Ты что, никогда по приборам не летал? – спросил на земле Омельченко.

– Летал, – виновато и подавленно ответил Ковалев. – Правда, маловато.

– Значит, надо больше сидеть в тренажере. Тренироваться под колпаком.

– Да я и так все свободное время тренируюсь. Разрешите лучше, товарищ подполковник, летать мне днем. На любые задания.

– Днем тебя собьют в первом же полете! Ты что, не знаешь, что против нас фрицы посадили эскадру «Удет»? Там все асы. А что ночью – боишься?

Ковалев опустил голову. Негромко произнес:

– Боюсь. – Достал папиросу, помял. – В предпоследнем полете я над Севастополем, когда меня ослепил прожектор, потерял пространственное положение. Не знаю, каким чудом вывел самолет у самой земли…

Так вот оно, в чем дело!

– А чего же ты молчал, сразу не признался?

– Стыдно было.

– Это пройдет. Не ты первый и не ты последний. Слетаю с тобой еще ночью. Не так страшен черт, как его малюют. Освоишься…

С аэродрома Омельченко направился в штаб: может, что?то известно о Бергисе. Просил о любых осложнениях в штрафбате звонить, в этом случае подполковник готов был обратиться к командующему фронтом.

Но звонка не было, и летчик По?2 пока о возвращении своем не сообщал.