Петуния выглядела бледной, как смерть. Щеку пересекала длинная кровоточащая царапина.

— Перестать трясти маму. Ты ей не поможешь.

— Ты не понимаешь, я должна всё исправить! Я должна…

— Ты не можешь ничего исправить, Лили. Нет её среди нас. И папы нет. И… Билла. Не трогай мертвых.

Голос сестры был сух, безжизненен, как ропот гонимой ветром облетевшей листвы.

Мертвые не могли укорять за опрометчиво принятое решение. Но сестра, не говоря ни одного укоризненного слова и укоряла, и обвиняла.

Петуния, стуча острыми каблуками так и не снятых сапог, прошлась по гостиной и, не обращая ни на кого внимания, срывала покрывала с кресел, подходила к телам (как ужасно! Господи, как ужасно даже думать такое о тех, что недавно были самыми дорогими людьми на земле), укрывала их.

Потом села рядом с Биллом, обняла его и положила голову ему на грудь.

Смотреть на это у Лили больше не было сил. Дом, бывший столько лет для неё самым родным и любимым, стал давить её каждым камнем и брёвнышком. Она рванулась к выходу, стараясь убежать от горя, приправленного чувством вины, разъедающими душу.

На парапете крыльца сидела большая полярная сова. Белое оперенье делало птицу похожей на призрак.

Сова крутила головой, и её глаза отдавали зловещей зеленью.

Лили протянула к ней руку, и сова издала тот зловещий звук, от которого ночью в лесу всегда делается не по себе. Свиток из тонкой бумаги удобно лёг в ладонь.

«Прекрасная Огненная Лилия, раз ты читаешь это, значит, уже успела получить мой подарок, в связи с чем выражаю свои соболезнования. Тебе следовало принять моё предложение, тогда бы не дошло до крайнего обмена любезностями.

Правило первое и последнее: воле Темного Лорда не перечат, если не хотят неприятных последствий.

С Рождеством, Эванс.

Лорд Волдеморт».