– Интересно, чем же вы намерены занять ночь… – нейтрально протянул я. Выдержав паузу, во время которой я успел обглодать куриную ножку, Кэлинеску выпрямился, откинувшись на спинку стула и, коротко, но пристально взглянув на меня, спросил:

– Вам что-нибудь известно о проекте «Матрёшка. Перезагрузка»?

– Первый раз слышу.

Я продолжал невозмутимо жевать, и меня начало слегка разбирать зло.

– В общем, так я и думал, – доктор закинул ногу на ногу и выдохнул, как человек, закончивший трапезу. – Ваш шеф, вероятно, решил, что лучше будет, если вы узнаете об этом, уже встретившись со мной.

Кэлинеску вновь сделал паузу и слегка изменившимся голосом начал:

– Хотя о «Матрёшке» вы и не знаете, но о том, что мы с Михаилом Потаповичем знакомы давно он, конечно, рассказывал.

Я, жуя, кивнул.

– Мы познакомились с ним, и начали вместе работать ещё студентами старших курсов. Мы ведь вместе учились в МГУ. Я занимался нейрофизиологией, а ваш шеф – вычислительной техникой и программным обеспечением. Хорошее было время… Мы с ним обменивались книгами, подолгу беседовали, интересовались новейшими научными веяниями. Примерно тогда и возникла концепция Total ratio. Разумеется, не у нас одних. Но мы размышляли с Рудиным в одном ключе; траектории наших мыслей стали подобны двум параллельным прямым, которые всё-таки пересеклись, и не просто пересеклись единожды и в одной точке, а, со временем, прямо-таки переплелись… Вместе занимаясь исследованиями, мы работали в тандеме, были постоянно неразлучны, и нам даже дали одну, общую на двоих кличку – нас называли «Двоичная система»…

– Любопытно послушать историю рождения психовиртуальной эры из уст одного из её отцов-основателей… – чуть иронично вставил я в паузе, вытирая пальцы салфеткой.

– Да, да, я не собираюсь забивать вашу голову лирическими воспоминаниями! Ad rem! – К делу! А дело, дорогой Илья, заключается в следующем. Когда несколько лет назад наши пути с профессором Рудиным разошлись, мы всё-таки поддерживали связь, консультировали друг друга, подпитывали друг друга информацией каждый из своей области… я продолжал исследования, и в какой-то момент они вывели меня… м-м-м… вывели меня к некоей неожиданной точке понимания, которая мне – точнее, нам с Рудиным – показалась весьма интересной и важной…

– О чём вы, доктор? – спросил я, напрасно пытаясь отогнать волнение и мысли о происходящем, как о какой-то инициации.

– Я говорю о проекте, из-за которого мы с Рудиным сочли за лучшее, чтобы я отошёл в тень, перестал преподавать в университете и слегка законспирировался, – Кэлинеску хохотнул, – здесь, в этом загородном доме… И причина тут даже не в научном соперничестве, не в патентах или в чём другом подобном. Предосторожность – вот причина. Дело в том, что мы пока только нащупываем суть феномена, и не до конца ясно, каким образом можно было бы воспользоваться результатами наших исследований…

– Так что же это за проект, что за феномен?! – нетерпеливо воскликнул я.

– Вы, Илья, конечно, знаете о деятельности академика Натальи Бехтеревой…

– Само собой, ведь она долгое время возглавляла наш Институт Мозга.

– С её трудами, взглядами, вы, вероятно, также знакомы. Может, помните у неё такую фразу: «Тайна смерти заключается в человеческом сознании»?

– Ну, допустим, – произнёс я, слегка нахмурившись: во-первых, не хотелось признаваться, что Бехтереву не читал, а во-вторых, непонятно было, к чему оно, это прозвучавшее изречение.

– А что, если бы я перефразировал её слова, и сказал бы, что в человеческом сознании заключается тайна бессмертия? Что вы на это скажете?

– Скажу, что пока ни черта не понимаю, куда вы клоните, – со вздохом ответил я, и добавил, – и ещё скажу, что не возражаю против вашего предложения насчёт кофе.