Я сказал ему:

– Ты охренел, что ли?

Парень был мокрым и часто дышал. Начал путано лопотать:

– Володя… ты… это… тебя все ищут! Поехали скорее домой! Там папка твой сгорел! И дом тоже!

«Вот и все!» – подумалось мне в тот миг. Я схватил велосипед и понесся к дому.

Дым из-за дождя опускался и низко расползался по улице и соседским участкам. А горело сильно. Пламя гудело и било из-под крыши, лезло из окон. Я не рассчитывал на такой пожар. Было понято, что от папани и костей не останется.

Приехали пожарные. Но что там спасать? Соседи, те, что жили справа и слева, бегали к колодцам, поливали на всякий случай стены своих домов. Но расстояние между нами было достаточно большим, и огонь, к счастью, не доставал туда.

Женщины жалостливо смотрели на меня, причитали, кляли на чем свет стоит папашу. Мужики молчали. Пекло не позволяло подойти к дому. Так что геройствовать желания ни у кого не возникало.

Я смотрел на пожар, но представлялся мне почему-то не папаня, благополучно обуглившийся на кровати, а ползущий в крови по поляне сержант Плетнев. Нет, не прав Муштаков! Это не месть. В мести есть нечто злобное и дикое, что не вызывает сочувствия. А у мастера и у меня это было актом здравого и необходимого восстановления справедливости. Никакой злобы к отцу я не испытывал, а там, возле горящего дома, даже мелькнуло сострадание.

Глазеть, как пожарные заливают все пеной, было бессмысленно. Я пошел в школу за Катюшкой. Меня очень волновало, как воспримет она эту новость. Врать сестренке, что наш папа стал ангелом и полетел на небо, мне представлялось мерзким.

В школе уже знали о пожаре. Когда я пришел, Катюшку одели. Воспитательница сделала страшные глаза и шепнула мне на ухо, что девочке ничего не сказали.

Мы купили в палатке пирожные и сели под навес на скамейку.

– Знаешь, Катенька, мы поедем в новый дом не в субботу, а пораньше, – сказал я. – Там у тебя будет много игрушек, и даже своя комната, а я сделаю большой домик для кукол.

Катя оторвалась от пирожного и протянула восхищенно:

– Здо-о-рово!

Она заулыбалась, но потом нахмурилась.

– А мы поедем туда с дедой?

Катя называла папаню дедом. Но это и не удивительно. Поздний ребенок. И во мне она видела не только брата, я практически заменил ей отца. Для шести лет она была очень умной. Наивно считать, что она испытывала к пьяному, ненавидящему ее бичу теплые чувства. В таком возрасте ощущение родства еще не формируется долгом, моральными установками и стереотипами. Для Кати биологический отец был лишь источником постоянных страхов, и она с радостью бы от него избавилась. Точнее, уже избавилась, с моей помощью.

Я ответил:

– Нет, сестренка. Деда снова сильно напился водки, громко ругался, поджег наш дом и сгорел сам. Деды больше нет.