– Моя мама приехала?

– Нет, – ответила я, – папа и дядя здесь. Давай, выходи.

– Не могу, – сказала она.

– Ты в порядке?

– Просто уезжайте, хорошо? Мама едет. Пожалуйста, Шорисс, садись в машину с Джеймсом и Роли и уезжайте.

Через дверь я слышала ее плач. Это были глубокие, утробные рыдания – так плакала мама на похоронах бабушки Банни. Мама тогда легла на скамью в церкви и так сильно дергала ногой, что потеряла туфлю. Мы с Роли оползали все на карачках, но так ее и не нашли. Пока гроб с бабушкой опускали в могилу, мама стояла на черной земле в одних чулках.

Я побежала обратно к машине. Папа и Роли стояли, опершись о капот стреноженного «Линкольна», и курили «Кул».

– К-к-как там ситуация?

– Папа, с ней что-то серьезно не в порядке. Она плачет. Несет какую-то чушь.

– Н-несет чушь? В каком смысле чушь? Что именно она сказала?

– Спокойнее, Джимбо, – осадил его Роли.

– Говорит, чтобы мы уезжали без нее. Что ее мама уже в пути. Хочет подождать в туалете.

– Ее мама? – спросил папа. – Она говорит, что позвонила маме?

– Спокойнее, Джимбо, – повторил Роли.

Кассирша высунулась из двери магазина. Я ей помахала.

Папа пересек парковку и деликатно постучал костяшками пальцев в дверь туалета. Привычка так стучать появилась у него с тех пор, как он случайно зашел ко мне в ванную, когда мне было лет двенадцать. После того случая он несколько недель стучал по всем поверхностям, напоминающим дверь. Однажды я заметила, как папа стучался в дверцу кухонного шкафчика, прежде чем достать оттуда бутылку тонизирующего напитка.

– Дана, – произнес он, – это Джеймс Уизерспун, папа Шорисс. Ты там в порядке, юная леди?

– Да, сэр.

Голос был подавленный, как у отшлепанного ребенка.

– Шорисс говорит, ты ждешь маму. Это правда?