Отношения с известным критиком Акимом Волынским тоже говорят о попытке выйти за пределы обычной любви. В своем письме к нему от 4 марта 1895 года она пишет: «…я хочу соединить концы жизни, сделать полный круг, хочу любви не той, какой она бывает, а… какой она должна быть и какая одна достойна нас с вами. Это не удовольствие, не счастье – это большой труд, не всякий на него способен».
Еще раньше – в своем эссе, так и названном «Влюбленность», Зинаида Гиппиус пытается обосновать новое понимание Любви.
«Сама Любовь, принесенная Им, вмещенная людьми как “жалость и сострадание” – точно ли жалость? “Будьте одно, как Я и Отец одно”… И “кто не оставит отца и матери и жены и детей ради Меня”… Не похожа ли эта, загадочная для нас, Любовь – скорее на огненный полет, нежели на братское сострадание или даже на умиление и тихую святость? И где злобное гонение плоти аскета среди этих постоянно повторяющихся слов о “пирах брачных”, о “новом вине”, о Женихе – вечном Женихе, – грядущем в полночь? Иоанн, любимый ученик Его, глубже всех проник в тайну Любви, покрывающей мир; и Апокалипсис, эта самая последняя и самая таинственная книга, говорит опять о Женихе, о Невесте Его, Невесте Агнца… И дух и Невеста говорят: “Прииди…” “Се, гряду скоро…”
Какие-то лучи от этой неразгаданной, всепокрывающей Любви пронизали мир, человечество, коснулись всей сложности человеческого существа, – коснулись и той области, в которой человек жил до тех пор почти бессознательной и слишком человеческой жизнью. И тут родилось новое чувство, стремительное, как полет, неутолимое, как жажда Бога. Пусть оно еще слабо и редко, – но оно родилось, оно –
Погружению в христианство и формированию новых взглядов на него способствовали исторические романы Дмитрия Мережковского, когда он глубоко изучал темы и эпохи.
«Я думаю, однако, что уже с “Юлиана” у Д.С. был поворот к христианству, начало углубления в него, хотя в следующем романе, “Леонардо”, поворот еще не казался явен. Ведь именно там проскальзывала “двойственность”, – Армузд и Ариман, – с которой ему еще приходилось считаться. Но тут мне надо сказать несколько слов об общем облике Мережковского, писателя-человека.
Он был очень далек от типа русского писателя, наиболее часто встречающегося. Его отличие и от современников, и от писателей более старых, выражалось даже в мелочах: в его привычках, в регулярном укладе жизни и, главное, работы. Ко всякой задуманной работе он относился с серьезностью… я бы сказала – ученого. Он исследовал предмет, свою тему, со всей возможной широтой, и эрудиция его была довольно замечательна. Начиная с “Леонардо” – он стремился, кроме книжного собирания источников, еще непременно быть там, где происходило действие, видеть и ощущать тот воздух и ту природу».
Формирование взглядов – шло постепенно. Любовь – как тайна, как недосказанность… Гиппиус не хочет и не желает идти дальше тайны. Она останавливается перед ней.
Дмитрий Мережковский, обращаясь к жене, видит в ней сестру, жену, таинственного сообщника. Андрогина, у которого нет пола…
ПРИМЕЧАНИЕ.
Сама Гиппиус многие стихотворения писала от лица мужчины – лирического героя. Статьи часто подписывала мужскими псевдонимами, из которых запомнился – Антон Крайний. В одежде она порой придерживалась мужского стиля, что выглядело очень экстравагантно. Тому свидетельство – известный портрет Льва Бакста.
Жизнь шла своим чередом. Весной 1891 г. – состоялась первая поездка за границу – в Италию. С тех пор заграничные поездки приобрели более-менее регулярный характер. Через год они посетили Ниццу, и снова – Италию, вернувшись в Россию морским путем через Корфу, Грецию, Константинополь.
Об этом путешествии Гиппиус вспоминала так:
«В Афинах мы пробыли всего два дня. Жара была такая страшная, какой я не знавала в июльском Тифлисе. Но зато я еще не видела Д.С. таким счастливым, как в Парфеноне. Уцелевшие колонны не были в то время даже еще связаны проволокой, как позднее, – Парфенон был тогда воистину прекрасен. Никакой жары мой спутник не замечал. Не заметил бы ее, вероятно, если б она была втрое сильнее. Вообще это путешествие осталось для нас памятным навсегда. И не только Грецией, – не меньшее впечатление произвела на Д.С. и св. София в Константинополе – другое, но тоже на всю жизнь».
Это время было насыщено разными событиями, что-то неуловимо витало в воздухе – как знак грядущих перемен. Это же отмечала и Гиппиус.
«Но эти последние годы века были такими важными для жизни Д.С. (и моей), что, не остановившись на них, – нельзя понять и последующих 1901–1903, а потому я к ним возвращаюсь.
Наши путешествия, Италия, все работы Д.С., отчасти эстетическое возрождение культурного слоя России, новые люди, которые входили в наш круг, а с другой стороны – плоский материализм старой «интеллигенции» (невольно и меня толкавший к воспоминанию о детской религиозности), все это вместе взятое, да, конечно, с тем зерном, которое лежало в самой природе Д.С., – не могло не привести его к религии и к христианству. Даже, вернее, не к “христианству” прежде всего, – а ко Христу, к Иисусу из Назарета, образ которого мог и должен пленять, думаю, всякого, кто пожелал бы или сумел взглянуть на него пристальнее. Вот это “пленение”, а вовсе не убеждение в подлинности христианской морали, или что-нибудь в таком роде, оно одно и есть настоящая отправная точка по пути к христианству. Последние годы века мы жили в постоянных разговорах с Д.С. о Евангелии, о тех или других словах Иисуса, о том, как они были поняты, как понимаются сейчас и где, или совсем не понимаются или забыты».
Мережковские по логике событий, по своему внутреннему развитию должны были бы сойтись с Владимиром Соловьевым. Они еще застали его. Но несмотря на личные встречи, не сложилось должного интереса. По выражению Гиппиус – «у нас с ним – лично – что-то не вязалось». Но после – учение Соловьева о любви окажется близким идейным воззрениям супругов и станет им подспорьем в духовных поисках. Как человек чуткий ко всякого рода веяниям, Гиппиус отмечала, что «Время было, по-моему, интересное. Что-то в России ломалось, что-то оставалось позади, что-то, народившись или воскреснув, стремилось вперед… Куда? Это никому не было известно, но уже тогда, на рубеже веков, в воздухе чувствовалась трагедия. О, не всеми. Но очень многими, в очень многих. Во Влад. Соловьеве, умершем как раз накануне XX века, например. Но в нем, несомненно, имелась пророческая жилка».
Гиппиус и Мережковский сближаются с дягилевским кружком «Мир искусства», пытаясь найти там людей-единомышленников, близких по складу.
Там они познакомились и подружились с Дмитрием Философовым, который сыграл такую важную роль в их жизни. Постепенно в дягилевском объединении зрел разлад, споры становились беспощаднее, и у супругов возникает мысль об организации собственного кружка, который смог бы объединить тех, кто разделял их взгляды или стоял на сходных позициях.