Были сняты две маленькие дачки на горе, и в конце июня семья очутилась в Боржоми, куда вскоре приехал Дмитрий Мережковский. За его плечами была защищенная кандидатская диссертация и первая книга стихов. Отец, Сергей Иванович Мережковский, на момент рождения сына служил в Дворцовой конторе при Александре II в должности столоначальника с чином действительного статского советника; в отставку он вышел в чине тайного советника. Кроме Дмитрия, в семье Мережковских было еще три дочери и пять сыновей. Особую близость Дмитрий питал к матери, которую боготворил и почитал всю жизнь до самой ее смерти.
В Боржоми он попал случайно, не зная, что встретит ту, которая станет спутницей на долгие годы. Незадолго до этого в одном из стихотворений Мережковский так охарактеризовал свою будущую любовь:
Познакомились же Гиппиус и Мережковский весьма банальным образом – на танцах!
Этот момент Зинаида запомнила прекрасно и потом, спустя годы, все подробно описала:
«К залу боржомской ротонды примыкала длинная галерея, увитая диким виноградом, с источником вод посередине. По этой галерее гуляют во время танцевальных вечеров или сидят в ней не танцующие, да и танцующие – в антрактах. Там, проходя мимо с кем-то из моих кавалеров, я увидела мою мать и рядом с ней – худенького молодого человека, небольшого роста, с каштановой бородкой. Он что-то живо говорил маме, она улыбалась. Я поняла, что это Мережковский. Глокке уже приносил мне его книгу и уже говорил о нем с восторгом (которого я почему-то не разделяла и не хотела, главное, разделять). Я была уверена (это так и оказалось), что и Глокке, и Якобсон уже говорили обо мне Мережковскому (о нашей «поэтессе», как тогда меня называли), и, может быть, тоже с восторгом <…> когда в зале ротонды, после какой-то кадрили, меня Глокке с М. познакомил, я встретила его довольно сухо, и мы с первого же раза стали… ну, не ссориться, а что-то вроде. Мне стихи его казались гораздо хуже надсоновских, что я ему не преминула высказать. Маме, напротив, Мережковский понравился, и сам он, и его говор (он слегка грассировал)».
Они ежедневно встречаются в парке, гуляют, спорят… Но сильным чувством или влюбленностью Зинаида свое отношение к новому знакомому не называла.
«Я, впрочем, и не была или не считала себя увлеченной. Мы с Мережковским продолжали полуссориться, хотя встречались теперь постоянно, несколько раз в день. Все мое молодое окружение было от Мережковского в восторге, – и, может быть, это меня немножко раздражало».
Возможно, уже тогда молодая Зинаида не хотела разделять своей власти с кем-либо, отсюда – и раздражение на молодого человека, который завладел вниманием круга, где она вращалась… Пока же у нее интерес к своему собеседнику, с которым было хорошо гулять и разговаривать на разные темы…
Судьбоносное объяснение наступило на танцах (как здесь не вспомнить «решительное объяснение» Блока с Любовью Менделеевой, которое тоже произошло на танцевальном вечере. Точнее, на балу). Это случилось 11 июля, в Ольгин день.
«…ночь была удивительная, светлая, прохладная, деревья в арке стояли серебряные от луны. И мы с Д.С. как-то незаметно оказались вдвоем, на дорожке парка, что вьется по берегу шумливого ручья-речки Боржомки, далеко по узкому ущелью. И незаметно шли мы все дальше, так что и музыка уже была едва слышна. Я не могу припомнить как начался наш странный разговор. Самое странное, что он мне тогда не показался странным. Мне уже не раз делали, как говорится, «предложение». Еще того чаще слышала я «объяснение в любви». Но тут не было ни «предложения», ни «объяснения»: мы, и главное, оба – вдруг стали разговаривать так, как будто давно уже было решено, что мы женимся, и что это будет хорошо. Начал, дал тон этот, очень простой, он, конечно, а я так для себя незаметно и естественно в этот тон вошла, как будто ничего неожиданного и не случилось».
Родные Зинаиды всерьез ее сообщение о предложении Мережковского не восприняли, но она, рассердившись, в долгие разговоры вступать не стала.
На другой день все продолжалось, как и раньше – прогулки в парке, разговоры… Мережковский рассказывал о своей семье, приходил к Гиппиусам в гости. Но «никакого “объявления” о нашей будущей свадьбе не было, но как-то это, должно быть, зналось…»
Лето подходило к концу, было условлено, что Дмитрий поедет в Петербург, чтобы переговорить с отцом, снять квартиру, а венчаться решили в январе.
Самое трудное было уговорить отца выделить деньги на содержание молодой семьи. Мать Мережковского взяла на себя эту миссию, утешая сына тем, что «дело выйдет».
Дмитрий Сергеевич приехал за невестой в Тифлис раньше времени. Стоит упомянуть, что вкусы и пристрастия будущих супругов были очень разными. Зинаида любила музыку, которую Мережковский не ценил и не понимал. «В этот период мы с Д.С. ссорились, хотя не так, как в дни первого знакомства и в первый год после свадьбы, но все же часто. У обоих был характер по-молодому неуступчивый, у меня в особенности».
Венчание решили провести без пышноты – «без всяких белых платьев и вуалей». Оно состоялось 8 января (1889 г.). Одним шафером был кузен Вася, который только что перешел в восьмой класс. Вторым шафером – его товарищ.
«Утро было солнечное и холодное. Мы отправились с мамой в Михайловскую церковь, близкую, как на прогулку: на мне был костюм темно-стального цвета, такая же маленькая шляпа на розовой подкладке. Дорогой мама говорила мне взволнованно: “Ты родилась восьмого, в день Михаила Архангела, с первым ударом соборного колокола в Михайловском соборе. Вот теперь и венчаться идешь 8-го, и в церковь Михаила Архангела”.
Но я была не то в спокойствии, не то в отупении: мне казалось, что это не очень серьезно. В церкви (холодной) мы нашли наших шаферов, свидетелей и двух теток – жену (и ее сестру) покойного дяди. Свидетели были их знакомые, какие-то адвокаты. Нашли мы и жениха. Он был в сюртуке и в так называемой “николаевской” шинели, – их тогда много носили – с пелериной и бобровым воротником. Она была петербургская – пригодилась и для суровой тифлисской зимы. В шинели венчаться было, однако, нельзя, и он ее снял. Говорил потом, что не почувствовал холода, ведь все это продолжалось так недолго. Еще бы, ведь не было ни певчих, ни даже, кажется, диакона, и знаменитое “жена да боится своего мужа” прошло совершенно незаметно. Постороннего народа почти не было, зато были яркие и длинные солнечные лучи верхних окон – на всю церковь. На розовую подстилку мы вступили вместе и – осторожно: ведь не в белых туфельках, – с улицы, а это все идет после священнику. Как не похоже было это венчанье на толстовское, которое он описал в “Анне Карениной” – свадьба Китти!»
Дальше все было как-то буднично и обыкновенно, по словам Гиппиус. Пешком отправились домой, позавтракали «обыкновенным завтраком», молодые читали в комнате Зинаиды книгу, затем – обедали. Дальше следует ситуация, почти анекдотическая.
«Вечером, к чаю, зашла случайно бывшая моя гувернантка-француженка. Можно себе представить, что она чуть со стула не упала от неожиданности, когда мама, разливая чай, заметила мельком: “А Зина сегодня замуж вышла”.