Он отнесся к Сабрине так доброжелательно, что она решила начать сразу.

— Мне говорили, что много лет назад, еще до войны, на вашей улице жил японец. Ученый.

Лицо старика сразу смягчилось.

— Ах, да. Профессор.

— Профессор Накано.

— Да, именно. Хороший человек. Конечно, я тогда был мальчишкой. Он жил здесь с семьей своей жены, они были евреи. В подвале он устроил лабораторию. Его тут все знали.

Сабрина держалась очень спокойно.

— Именно это я и слышала. Вот почему я пытаюсь выяснить, что с ним случилось. С его работой.

— А, понятно. — Он помолчал и отпил кофе из чашечки. — Но вы, конечно, знаете, какие это были плохие времена и какие трудные.

— Да, знаю.

— Мы, дети, очень любили профессора. Он часто угощал нас конфетами. — Он посмотрел на свою внучку. — В этом районе не так уж много национал-социалистов, мои собственные родители, то есть твои прадедушка и прабабушка, были социал-демократами.

— А они что-нибудь знали о работе профессора? — спросила Сабрина.

— Только то, что она очень важная и имеет очень большое значение.

— Насколько я знаю, в 1938 году он пытался уехать.

Старик медленно кивнул.

— Да, конечно. Они все хотели. Вы слышали о Хрустальной ночи? Когда банды нацистов устроили погром? Все об этом слышали, даже дети. Нам было очень жаль всех его трудов. Вот тогда-то он и отправил свои вещи.

— Извините? — Сабрина невольно подалась вперед. — Какие вещи?

— Да не только он. Многие евреи из этого квартала. Сразу же после той ночи они стали высылать свои ценности из страны и все, что осталось. Я знаю, потому что мой старший брат помогал перетаскивать чемоданы на пристань. — Он снова повернулся к девочке и добавил: — Это дядя Хельмут, он умер во время войны. Ты его племянница. Профессорские вещи отправили одними из первых, прямо на следующий день. Я прекрасно помню. Мой брат сказал, что японец был просто в бешенстве. А вообще он очень спокойный человек.

— На пристань?

Он кивнул.