— Нет. — Она тихо засмеялась. — Я просто хотела убедиться, что ты действительно испытываешь желание остаться здесь. Ты же знаешь, как я ненавижу просто жалость.

— Не волнуйся. Ты не вызываешь этого чувства. Ты вдохновляешь не на жалость.

— Я бы не хотела тебя смущать. Я очень боюсь подвести тебя.

Он повернулся на бок и посмотрел ей в лицо.

— Пожалуйста, Элизабет. Это мне надо беспокоиться, это я заставляю тебя быть все время на виду и в форме. Меня это возмущает. Иногда хочется сказать: все, хватит.

— Нет, я справляюсь. Просто старайся оградить меня от длинных пролетов лестниц, мне надоело объяснять, почему я задыхаюсь.

— Ты для меня важнее всего на свете, знаешь?

Она засмеялась. Но смех быстро перешел в кашель.

— Нет, не знаю. И, учитывая твое положение, я и не должна…

Он легонько поцеловал ее в щеку и обнял.

— Ну ты прямо не можешь иначе. Всегда скажешь что-то замечательно умное.

— Да нет, не такое уж и умное, честно говоря. Просто я пытаюсь не обманывать себя, Джон. И не обижаюсь на тебя тоже.

— А что насчет лестниц? Что говорит доктор?

— Стиллман? — Он не видел ее лица, но в голосе почувствовал отвращение. — Да о какой-то опухоли, которая мешает жидкости откачиваться из легких, она заполняет воздушные мешочки. На самом-то деле довольно интересно, если бы такое происходило с кем-то другим. И вообще мне бы не хотелось все это выдавливать из него по капле.

— Элизабет, он лучший в своей области. Все так говорят.

— Может быть.

— Нет, не может быть. Он специалист номер один в самом главном раковом институте мира.

— О’кей. Пока речь идет о науке.

— В каком смысле?

— Да в том, что, когда дело доходит до конкретных мешочков, он и понятия не имеет, как с этим бороться, и его коллеги тоже. Действует методом проб и ошибок. И это самый большой секрет, который они от всех нас скрывают.