Айша часто мылась. Очень часто. Потом плакала. Снова мылась, сдирая кожу до крови, но плакала все больше.
Санкеш снова кусал кулаки.
Ночь он пытался было её приобнять, но каждый раз видел руки Рослара. Как они ласкали её бронзовую кожу, спуская все ниже и ниже… Это было неправильно. Не честно по отношению к Айше.
Санкеш это понимал, но не мог ничего с собой поделать.
На третий месяц, в разгар зимы, Санкеш ночью собрал свои немногочисленные пожитки, включавшие в себя украденный кухонный нож, свернул их в тюк и выскользнул во двор.
Острожно раскопал в сугробе самодельные снегоступы – приспособление, когда-то давно бывшее для него непонятным, и отправился к лесу.
– Санкеш, – он вздрогнул от звука своего имени, которое он не слышал так давно, что стал забывать как оно звучит не в его мыслях.
Позади стояла Айша. Босоногая, в ночной рубашке, она успела лишь накинуть тулуп и теперь по колени утопала в снегу.
– Прости, – прошептал Санкеш.
Он развернулся и пошел дальше.
– Я беременна! – донеслось ему в спину, но он так и не остановился.
Когда-то, как сейчас ему казалось, давно, они вместе мечтали, что если родиться девочка, назовут её Арликша. Арла – так звали мать Санкеша. И Икшан – мать Айши.
Но теперь… теперь он никогда бы не смог смотреть на этого ребенка, как на своего собственного.
Он оставил позади деревню и бесшумно ранящую слезы Айшу.
Санкеш уже давно перестал считать время. Каждое новое утро он ставил себе цель – дожить до вечера, а вечером ставил новую – дожить до утра. Дни он не различал, но где-то в прошлом месяце пришла зима.
Покрытый шрамами и ранами, Санкеш сквозь буран и мглу продолжал свой путь. Он шел к Ледяному Щиту. Туда, где некогда жили древние адепта и практикующие. Служители Солнца.
В реальности он уже не мог найти не мести, ни спасения и теперь уповал лишь на мифы.
Он сражался с простыми волками и медведями, съедая их прямо так – с кровью и без костра. Убегал от тех зверей, что умудрились сформировать Ядро и встать на собственный, звериный путь развития.
Его взгляд давно померк и стал железным.
Рахаим, наверное, гордился бы.